Прошел год и Эрна сдалась. К тому времени она уже была беременна. Она даже отдаленно не знала, чей именно плод она вынашивает. Но одна Эрна осознавала наверняка: ей, как и всем прочим женщинам в этом доме, не пережить родов. И она стала тише воды и ниже травы, она говорила «мой господин» через слово и угождала мужчинам, чем только могла, дабы хоть остаток своих дней провести без ежедневных издевательств.

И совет покойной «свекрови» оказался действенным: отец мужа почти перестал претендовать на ее тело, разве что иногда, когда дела вне дома выводили его из себя. Но зато свекор озаботился новыми женитьбами. Он был настолько уверен, что Эрна, – а чем она лучше других, – скоро последует за остальными женщинами, прошедшими через его дом, что подыскивал невесту сразу и для себя, и для сына. Стоило уняться весенней непогоде, как они снарядили корабль и отплыли в неизвестном направлении…

– И где они сейчас? – сквозь зубы спросил Волькша. Впервые в жизни, он хотел кого-то убить. Нет, не убить. Убивать! Медленно. Жестоко. Хладнокровно. Он представил себе Ластю или Данку в лапах таких вот выродков. Да узнай он о таком, самолично отхватил бы им Родов сук тупым ножом, а потом… вырезал сердце, а потом…

– Никто не знает, но три месяца от них нет ни слуху, ни духу, – неопределенно ответила Эрна.

По торговым делам ее муж как-то уезжал месяца на два. Так что его отсутствие в течение четверти года еще ни о чем не говорило.

Важнее было другое. Две седмицы назад у Эрны начались преждевременные роды. Она уже попрощалась с белым светом, но недоразвитое дитя родилось мертвым, так и не разлив яд в крови своей матери. Что она будет делать, если старшины Хохендорфа, отец и сын, вернуться-таки с новыми женами?

– Не вернутся! – зло прохрипел Волькша.

Он был готов в тоже мгновение ринуться на поиски мужа Эрны и его отца, дабы воздать им за все слезы пролитые рыжеволосой ругийкой. Кто бы мог подумать, что она была всего на год его старше, а выглядела порой как двадцатилетняя, не раз рожавшая баба. От бессильного гнева Волкан хрустел костяшками пальцев и метался по сторожевой башне, как зубр, попавший в коровью стайку.[170]

На востоке, за Волином, за взбунтовавшейся Винетой, за хмурыми эстиннами, за суровыми охтичами и добродушной водью, за Волховом и Белоозером вставало ярое Червеньское солнце…

Весла размеренно вспенивали воду. Ньёрд наполнял парус до краев. Течение западной Одерской протоки в меру сил подгоняло драккар. И вскоре только ноющая челюсть и вершина Зеленой Горы на горизонте напоминали Хрольфу о Хохендорфе. Разложенное по пяти мешкам в его сундуке покоилось серебро, которого могло хватить на покупку бонда. Завидного бонда, обширного, плодородного. Того, что шеппарь скопил за годы своих бесславных походов по северо-восточным закоулкам Восточного моря, достанет на то, чтобы обзавестись фольками и, в случае чего, подлатать постройки. Конечно, продав Гром можно было бы разжиться куда более завидным хозяйством, но дядюшкину посудину придется бросить на поживу этому сброду, что зовется его манскапом. Ах, да, немного серебра можно выручить за дом на Бирке и за Глаз Имира. Эти несложные подсчеты с каждым мгновение все больше укрепили решимость Хрольфа покончить с морскими скитаниями как можно быстрее. В даннском Гюльдборге он сойдет на берег, как бы для того чтобы торговать кнорры, а сам напросится на первый же корабль идущий в сторону Свейланда. Вряд ли, конечно, ему повезет настолько, что он доплывет туда на борту одной ладьи, придется пересаживаться и не раз, но все равно сын Снорри полагал попасть на Бирку и исчезнуть оттуда значительно раньше, чем туда придет эта неблагодарная, скрипучая и вечно подтекающая развалюха беспутного Эрланда. Больше всего на свете Хрольф мечтал о том, чтобы Гром вместе с манскапом больше никогда не появился в водах Мэларена. А после исчезновения шеппаря это должно было неминуемо произойти. У ладьи, управляемой этим сбродом, не было другого пути кроме, как наскочить на мель или пропороть днище о подводный камень. А те пятеро, что остались сторожить добычу, закончат свою жизнь на даннской плахе. Особенно этот венедский сопляк, что посмел поднять руку на своего шеппаря!

Теперь важно было сделать так, чтобы люди, особенно два загребных, что в упор смотрели на Хрольфа со своих сундуков, ни о чем не заподозрили. Сын Снорри потрогал припухающую челюсть и углубился в раздумья о новом бонде и созерцание морских просторов.

В устье Одры Хрольф был второй раз в жизни, а о Гюльдборге знал только по рассказам шеппарей, плававших к даннам этим путем. К северо-западу от Волина должна была лежать обширная гряда островов. Если обогнуть их с моря и взять прямо на запад, то попадешь на северную оконечность острова, на котором стоит Гюльдборг. Если же пробраться мимо гряды вдоль берега и опять-таки направиться на закат, то можно было попасть к длинному проливу, который опять-таки приведет к Золотому Замку. Обладая столь скудными сведениями о предстоящем пути, Хрольф решил не испытывать судьбу и плыть вдоль берега.

Весь день драккар летел, как птица, но Гюльдборгского пролива достиг только впотьмах. Сказалось то, что из Хохендорфа Гром вышел только в полдень. Идти в такую пору по неизведанной шхере Хрольф не решился, и манскап провел ночь в деревеньке Хассело.[171]

То ли лицезрение унылой жизни окрестных землепашцев подточило столбы Хрольфовых намерений, то ли за ночь перестала болеть челюсть, то ли гребцы ни словом, ни взглядом не выдали того, как их позабавила полученная шеппарем оплеуха, но утром сын бондэ уже изрядно сомневался в том, что готов бросить свой драккар.

А когда по левому борту появился городок, подходивший под все описания Гюльдборга, Хрольф едва не грыз родерарм от сомнений, терзавших его разум и сердце.

Он уже облачился во все свое бранное железо, перекинул через плечо тяжеленную суму с серебром и подошел к борту корабля, чтобы перебраться на мостки. Оставалось только сурово наказать манскапу ждать, не покидая драккара, как вдруг, совершенно неожиданно для себя Хрольф обернулся к загребным и гаркнул:

– Уле, Ольг, раздери вас Гарм! Что вы сидите? Пойдете со мной. Не гоже шеппарю, как последнему фольку, таскать тяжелую поклажу. Кто же поверит в то, что я не просто так языком треплю, а, как есть, покупаю кнорр?

Олькша, который из иного разговора понимал самое большее два слова, и то подивился тому, как яростно и цепко торговался Хрольф. Будь у него побольше времени сын Снорри выторговал бы три кнорра по цене двух.

Так ведь и то сказать, первую посудину он купил прямо у корабелов. Они только закончили ее для какого-то купца. Тот задержался в пути. И Хрольф так заморочил умельцев, что те были рады-радешеньки избавиться от новенького кнорра, получив за него как за изрядно потрепанный.