не только не хитер, но и до крайности простодушен. Во-вторых, он оказывался однофамильцем знаменитым Хитрово, не будучи при этом с ними связан и отдаленным родством, и это всю жизнь Архипу нисколько не помогало, наоборот – почти каждый день доставляло разные неприятности. Уже больше недели жили они вдвоем в давно заброшенной избе, которая, смотря как считать, располагалась то ли за пределами Москвы, то ли на самой крайней ее окраине. Хотя даже от земляных валов столицы избу отделяла почти верста, но на то и Москва, чтобы все в ней было странно: несмотря на расстояние, слобода, где стояла изба, считалась вроде бы московской. Матвея, после приснопамятного вечера в монастыре, который, впрочем, он помнил очень мало, вызвал к себе городской воевода, отругал примерно, но все же тростью не бил, и за бороду, по своему обыкновению, не таскал. От этого его удерживал отчасти буйный матвеев нрав, известный всему городу, отчасти же переданное ему постановление отправить дворянина Артемонова в Москву за казенный счет и без всякого промедления. Воевода поморщился от того, что боярского сына в прямой дворцовой грамоте произвели в дворяне, хотя, как всем было известно, Матвей промышлял торговлей, а, следовательно, и в боярские дети плохо годился. Мало этого: он один из всех служилых людей города удостоился такой чести. Других же представителей городовой знати просто расписали, помимо их желания, кого в рейтары, а кого – в солдатские офицеры. Урон городовой чести был явный, и о том давно уже в банях и гридницах всего уезда ломались копья. Тем не менее, Артемонов был отправлен в столицу со всеми возможными почестями, и даже, вопреки собственному желанию, вынужден был ехать в санях, а не верхом. Судьба Архипа Хитрова была попроще: в их едва поднявшемся из степной пыли городишке никто не видел в рейтарской и солдатской службе порухи своей чести, напротив – каждый мечтал попасть в новые полки, которые, как понимал каждый не совсем глупый человек, были зачем-то нужны государю, а, кроме того, прекрасно оплачивались из казны. И потому, когда в городе присланные из Москвы дьяки и невысокого чина воеводы стали набирать в полки немецкого строя, Архип записался туда одним из первых. К его огорчению, рейтарского снаряжения и жалования ему сразу не выдали, а вместо этого предписали за свой счет ехать за ними в Белокаменную. Но самая страшная весть ждала Архипа впереди: оказалось, что рейтарских и солдатских офицеров православной веры не хватало, и потому не только строй, но и все начальство, от капитанов и выше, было в новых полках немецким. Такими разными путями, но оказались приятели в одной и той же давно покинутой избушке.

– Ну что ж, собирай, хозяин, на стол!

– Было бы чего собирать… В кладовке вон мышь повесилась. Да ты слезай, Матвей, чего спину греешь? Вас, городских, с полатей до полудня не выгонишь.

– Это кто это городской? А было бы, для чего вылезать… Опять, что ли, бурду ерофееву хлестать?

Архип на этот вопрос промолчал – видимо, попал он ему в самую болезненную точку.

– А все слезай! К дьяку пойдем – уклончиво ответил он.

Прошло еще немного времени, и уже оба товарища сидели за грубо сбитым из огромных сучковатых поленьев и досок столом. В слободе неподалеку жили и работали с пару сотен самых лучших на Москве плотников, но именно для их избы нашелся когда-то мастер, сколотивший это чудище. Где он в большом городе отыскал такого размера и грубости куски древесины – тоже было нелегко догадаться. Видно, сделали этот стол еще в старые, богатырские времена. С другой стороны смотрела на них черной пастью пустая жаровня печи, из которой торчали покрытые сажей рукояти сковород и бока горшков. Печь была хоть и старая, но вполне годная, однако ни дров в достаточном для готовки количестве, ни, тем более, подходящих съестных припасов у Архипа с Матвеем не водилось. На столе лежала четверть каравая хлеба и стояла глиняная бутыль с обмотанным веревкой горлышком – та самая ерофеева бурда. Такое угощение никак не могло насытить двух крупных, хотя и похудевших за последнее время мужчин. Они долго и тоскливо смотрели на краюху, а потом разрезали ее пополам, и принялись каждый за свою часть в соответствии со своим характером и привычками. Архип отщипывал крохотные кусочки, а затем долго их пережевывал. Матвей, хотя и поглядывал презрительно на такую воробьиную трапезу, однако поначалу старался следовать той же тактике. Это недолго у него получалось, и он, наконец, махнув рукой и выругавшись, прикончил краюху в один присест. Не многим дольше продержался и Архип.

– Оно, Матвей, подождать надо: когда хлебушек в животе уляжется, тогда и есть перехочется – бормотал Хитров, успокаивая то ли Матвея, то ли самого себя. Артмонов только презрительно сощурился и начал вертеть в руках глиняную бутыль.

– Да рано, Матвей… Опять же, и в приказ идти – куда ж пьяными то? А оно ведь без закуски…

– А не будем!

– Нет, ну оно можно. Это с утра не след, а теперь какое уж утро-то. Опять-таки, ежели мы, в приказ не дойдя, замерзнем – кому от того выгода? Да и идти веселее, все же пять верст…

Не любивший лишних разговоров Матвей удовлетворенно кивнул головой, и тут же решительно приложился к бутылке, а немного спустя, вздохнув и пожав плечами, то же сделал и Архип.

– Да, а хороший мужик все же Ерофей Панкратович… – с просветлевшим лицом сказал Хитров.

– Да уж, душа-человек… – согласился Матвей – А пойдем-ка ворота отпирать, пора.

Такой неожиданный переход мысли Артемонова от достоинств Ерофея Панкратовича к воротам был вызван тем, что именно от Ерофея и его друзей-плотников были вынуждены два ратника накануне вечером, сильно торопясь, запирать на все засовы ворота, да еще и подпирать их всеми нашедшимися во дворе чурбанами и кольями. Началось знакомство с Ерофеем, впрочем, совсем по-доброму. Узнав, что в давно покинутой избе неподалеку от слободы кто-то поселился, ее жители немедленно направили к новым соседям посольство – задолго до того, как те сами и подумать успели куда либо выйти из избы. Увидев приближающуюся ватагу дюжих мужиков, Архип и Матвей обеспокоились, однако увидев на лицах пришедших самые добродушные улыбки, а в руках у них – мешки со всевозможной едой и, разумеется, выпивкой, служивые по-настоящему обрадовались. Само собой разумеется, из казны им полагалось содержание, как денежное, так и натуральное, и вовсе неплохое, полагалось даже и сукно для пошива кафтанов, однако получать все