терпимость. «Чужестранец должен чувствовать себя здесь как дома», — были последние слова умирающего президента этой страны, прообразом которого был профессор Мандельштам, ветеран русского сионизма. Арабская проблема была разрешена без особого труда: Решид Бей, один из ближайших друзей героя, спрашивает: «Почему мы должны что-то иметь против евреев? Они обогащают нас, они живут с нами, как братья».

То государство, о котором мечтал Герцль, — это типично либеральная, проникнутая оптимизмом и идеалами Просвещения модель общества прогрессивного образца. Поэтому «Старая новая земля» опровергает любые попытки считать упадок либерализма ключом к политической ориентации Герцля. Его огорчало положение евреев в европейском обществе, но будущее государство, о котором он мечтал, было на самом деле настолько толерантным и космополитичным, что могло вызвать возмущение культурных сионистов наподобие Ахада Гаама. Ахад Гаам спрашивал, что же специфически еврейского было в этом новом государстве? Название «Сион» в книге ни разу не упоминается, обитатели герцлевского государства не говорят на иврите, и о еврейской культуре не сказано практически ничего. Это просто еще одно современное светское государство, и Ахад Гаам возмущался таким подходом и считал его очередным проявлением ассимиляции. Он доказывал, что если африканским неграм однажды удастся построить собственное государство, то оно будет очень похоже на мечту Герцля. Подобная критика была оправданной, так как Герцль описывал современное, технологически развитое и просвещенное государство, населенное евреями, а не специфически еврейское государство. Ахад Гаам тщетно, или, как утверждал Нордау, злобно, некорректно и совершенно неоправданно, выискивал специфически еврейские особенности в герцлевском представлении будущего еврейского государства, продолжая оставаться в своем духовном гетто.

Мечта Герцля и его политика подвергались постоянной критике. Его идеи в отношении социальной политики были примитивными, и он недооценивал социалистическое движение. Он также не предвидел столкновений с арабами, но его критики не учитывали, что общая численность арабов в Палестине в то время составляла немногим более полумиллиона, а национального движения палестинских арабов еще не существовало. Во время своих переговоров в мировых столицах он использовал сомнительные аргументы и методы, так как, будучи генералом без армии, не мог вести их с позиции силы. Его аристократический стиль и любовь к тайной дипломатии иногда справедливо критиковали, но никакие другие формы дипломатии не приносили результатов, и лишь только властный человек мог обеспечить минимум дисциплины среди неуправляемой массы последователей, каждый из которых был сам себе политиком. В некоторых вопросах Герцль был удивительно слеп, но не исключено, что именно это и позволяло ему действовать. Только абсолютная преданность делу могла воздействовать как на его друзей, так и на врагов. Массовые движения не создаются людьми, которые не пользуются доверием и которые не уверены в себе полностью. В глубине души Герцль мог иногда сомневаться в том, что достигнет своей цели. Разумеется, было много моментов отчаяния. Но это не влияло на его внешнее поведение — поведение человека гордого, абсолютно уверенного в себе, преуспевающего в своем деле. Он никогда не расслаблялся, слишком хорошо зная, что если движение, которое он возглавляет, не добьется реальных результатов в относительно ближайшем будущем, то оно распадется, а надежды, которые он возбуждал, сменятся отчаянием.

После смерти Герцля не оставалось больше никакой реальной надежды, что сионистское движение укрепится в Палестине, прежде чем распадется Османская империя. Политический сионизм, который Герцль проповедовал, казался несостоятельным, и через несколько лет после его смерти руководство движением перешло в руки «практических сионистов», которые с самого начала заявляли, что внезапного чуда не произойдет, что лишь в некотором неопределенном будущем, как результат постоянной и постепенной колонизации Палестины, появится база для политического самоопределения. И все же труды Герцля не были напрасны. Для него сионизм оставался движением политиков-профессионалов, направленным на культурное возрождение еврейского народа с попутным вовлечением в филантропическую и колонизационную деятельность мировой финансовой и политической элиты. Герцль преобразил настроение в политическое движение и нанес его на карту Европы как одно из национальных движений, ставшее тем, что в следующем веке будет называться «национальным либерализмом». Усилия Герцля привели к массовому подъему самосознания сотен тысяч евреев Восточной Европы и многих западных евреев, которые остро ощущали проблемность и маргинальный характер своего существования в нееврейском обществе. И наконец, Герцль заложил фундамент для дальнейших достижений сионистского движения, и с некоторой оговоркой его можно назвать создателем Декларации Бальфура.

Детальное изучение движущих мотивов деятельности Герцля, его склада ума и характера лежит вне сферы данной истории движения сионизма. По свидетельствам его друзей и последователей, это была мессианская личность, самоотверженно трудившаяся ради спасения своего народа, которому он, подобно святому, принес себя в жертву. Позднейшие историки, помимо очарования политических идей Герцля и его личного магнетизма, подчеркивали сложный характер его личности, серьезные причины его обращения к сионизму, мотивы его поведения[99].

Эти люди начинали заниматься политической деятельностью по многим причинам, обычно запутанным и сложным: играли свою роль тщеславие, стремление к самореализации, ощущение великой миссии и множество других факторов. Распутывание их — увлекательная, но не очень благодарная задача, ибо она не проливает свет на сущность самих политических идей. Нетрудно указать на большое сходство в характерах и мыслях Герцля и Лассаля: мечты о том, чтобы вывести евреев из рабства, романтическая окраска мыслей, очарованность аристократическими традициями, светскими раутами и дуэлями, несбывшиеся литературные мечты и т. п. Они оба были одинаково далеки от иудаизма, но один полностью потерял надежду на возрождение еврейского народа, в то время как для другого еврейское национальное освобождение стало главной идеей жизни.

Если же смотреть с точки зрения истории, то все началось с того, что в 1890-х годах еврейский журналист по имени Теодор Герцль выразил в знаменитом памфлете настроения многих своих современников и впоследствии возглавил движение, которое развилось в их среде. В сущности, он был романтиком, а идеи его — непоследовательными и зачастую малопродуктивными. Герцля сравнивали, и совсем не в его пользу, с наиболее искушенными политическими мыслителями его века. И все же в одном вопросе, самом главном в его жизни, он был прав: он ощущал ненормальность жизни евреев в Европе и предвидел опасности, с которыми они могли столкнуться в будущем; он отчаянно искал разрешения вопроса, пока не станет слишком поздно. Возможно, были правы те его критики, которые доказывали, что антисемитизм был временным явлением и даже не очень важным sub specie aeternitates[100]. Но эти критики были озабочены судьбой человечества в целом, а не судьбой евреев. Герцль чувствовал, что евреи просто не могли ждать. Герцль был торопливым пророком.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

МЕЖДУЦАРСТВИЕ

После смерти Герцля многие решили, что