Наяву он не видел этой атаки и услышал о ней только час спустя, когда командир информировал его, что вертолет американских спецсил снова вторгся в воздушное пространство Чечни. После одиннадцатого сентября «Дельта» начала действовать к югу от границы, преследуя боевиков «Аль-Каиды», которые отступали с чеченцами в Грузию. Первое время русская армия терпимо относилась к присутствию американцев, но этот союз начал последнее время давать трещины. Принадлежащие «Дельте» вертолеты «Апач» все время залетали на территорию России, и была у них скверная привычка стрелять ракетами по мирным жителям. Ведя свой бэтээр к месту атаки американцев, Саймон вполне был готов увидеть очередную бойню — разбитую арбу в окружении убитых babushka. Вместо этого он нашел почерневший скелет собственной «Лады» с обугленным скелетом жены за рулем. Сергея и Ларису взрывом выбросило в грязный кювет между дорогой и рекой.

Саймон так и не узнал причину ошибки, не выяснил, как мог экипаж натренированных коммандос принять его жену и детей за банду террористов. Операции «Дельты» были засекречены, и американские генералы вместе с русскими инцидент прикрыли. Когда Саймон подал протест, командир вручил ему холщовый мешок, набитый стодолларовыми бумажками. Выплата соболезнования это у них называлось. Он бросил мешок командиру в морду и ушел из спецназа. Поехал в Америку, надеясь там найти пилота и стрелка того «Апача», но это было невозможно: ни имен, ни номера вертолета он не знал. Для полной уверенности пришлось бы убивать всех солдат «Дельты».

Но во сне Саймон видел лица этих людей. Видел, как пилот ведет машину ровно, пока стрелок запускает «хелл файр». Видел, как вырывается пламя из дюз ракеты, устремляющейся к серой «Ладе». Потом он вдруг оказывался на заднем сиденье с детьми и глядел на приближающуюся ракету в ветровое стекло. Чувствовал, как тянет его за воротник вцепившаяся от страха маленькая ручка.

Саймон открыл глаза. Было темно. Сам он был крепко зажат между водительским сиденьем «феррари» и воздушным мешком, отделившим его от рулевого колеса. Машина ударилась в дерево пассажирским сиденьем, и правую сторону смяло в лепешку, а на левой не было ни царапины. Кто-то действительно дергал его за воротник, но не Лариса и не Сергей — это был морщинистый старый горец, апалачский житель с выщербленными зубами и запавшими щеками, одетый в истрепанную фланелевую рубаху. Старик подозрительно щурился, засунув руку в машину и нащупывая у Саймона пульс на шее. Пикап его урчал на дороге на холостом ходу, светя фарами в лес.

Вывернув левую руку из-под воздушного мешка, Саймон схватил горца за запястье. Тот вздрогнул, отдернулся:

— Ты смотри, живой! — воскликнул он.

Саймон не отпустил тощую руку старика.

— Помоги выбраться, — приказал он.

Дверца «феррари» не открывалась, и потому горец вытащил его через окно. Коснувшись правой ногой земли, Саймон вздрогнул от боли — щиколотку растянул. Старик помог ему добраться до своего полугрузовичка.

— Я уж точно думал, что ты мертвый, — восхитился он. — Поехали, надо тебя в больницу везти.

От старика воняло потом, табаком и дымом дров. Саймон, исполняясь отвращения, схватил его за плечи и припечатал спиной к борту грузовика. Держа весь свой вес на левой ноге, он обеими руками схватил придурка за горло.

— Серый «хендай» тут видел? — спросил он. — С вмятиной на заднем крыле?

Старик рот разинул от изумления. Взметнул к горлу старческие руки, попытался разжать хватку Саймона бессильными дрожащими пальцами.

— ОТВЕЧАЙ! — рявкнул Саймон прямо ему в лицо. — МАШИНУ ВИДЕЛ?

Словами ответить старик не мог — с пережатой трахеей, — но резко, судорожно замотал головой.

— Тогда ты не нужен.

Саймон сжал пальцы и почувствовал, как хрустнула гортань. Старик дергался и бился о борт грузовичка, но Саймону его совсем не было жаль. Кусок извивающейся грязи. С чего бы ему жить и дышать, если Лариса и Сергей гниют в могиле? Это недопустимо. И непростительно.

Когда старик умер, Саймон разжал пальцы, и тело упало на землю. Саймон, хромая, подошел к «феррари», взял «узи» и пистолеты — к счастью, оружие не пострадало. Он переложил стволы в пикап, потом вынул сотовый телефон и набрал номер из памяти. Непонятно, есть ли здесь связь — очень уж далеко отовсюду, — но через несколько секунд начались звонки, потом пришел ответ:

— Брок слушает.

Профессор Гупта вел поиск в огромных файлах, а Дэвид пока подошел к окну хижины. Он был слишком взволнован, чтобы спокойно смотреть на экран, где Гупта прочесывал гигабайты данных. Надо было как-то успокоиться.

Сперва за окном ничего не было видно из-за темноты, но, прислонившись к стеклу лбом и затенив глаза руками, можно было разглядеть силуэты деревьев и эффектную полосу ночного неба над ними. Как все ньюйоркцы, Дэвид всегда поражался, сколько звезд видно в небе за городом. Сперва он заметил Большую Медведицу, висящую вертикальным вопросительным знаком, Летний Треугольник — Денеб, Альтаир и Бегу, — и зигзаг Кассиопеи. Потом посмотрел прямо вверх и увидел Млечный Путь, невообразимо огромный спиральный рукав галактики.

Примерно сорок лет назад именно наблюдение за звездами зажгло у Дэвида интерес к науке. У бабушки в Беллоуз-Фоллз в Вермонте он научился узнавать планеты и самые яркие звезды. Пока мать мыла после ужина посуду, а отец мчался в город, чтобы напиться, он сидел на заднем дворе и пальцем рисовал в небе созвездия. Погружаясь мыслью в законы физики — теории Кеплера и Ньютона, Фарадея и Максвелла, — он выяснил, что может отстраниться от пьяной ярости отца и немого отчаяния матери. Всю свою юность он готовился стать ученым, грызя в старших классах геометрию и анализ, а в колледже — с тем же усердием термодинамику и теорию относительности. И когда его демоны все же настигли его в возрасте двадцати трех лет и выбросили из мира физики в темный бар Вест-Энда, это было больше, чем профессиональный крах: он потерял великий источник радости в жизни. И хотя потом он сумел выбраться из ямы и сделать успешную карьеру на окраинах науки, создавая книги о Ньютоне, Максвелле и Эйнштейне, все же ощущение провала осталось. Он знал, что никогда у него не будет шанса встать на плечи этих гигантов.

А вот сейчас, здесь, в «Приюте Карнеги», Дэвид, глядя в небо, почувствовал, как возвращается в сердце часть прежней радости. Огромную череду звезд и планет он видел как крошечную каплю космической волны. Около четырнадцати миллиардов лет назад взорвался квантовый котел размером с целую вселенную, оставив после себя огромные следы материи и энергии. Ни один ученый в мире не знал, почему произошел Большой Взрыв и что ему предшествовало или чем все это кончится. Но ответы на эти вопросы, быть может, наконец-то лежат рядом, прячутся в электронных схемах компьютера Гупты. И Дэвид увидит их одним из первых.

Он так увлекся, что, когда его слегка похлопали по плечу сзади, чуть не упал. Дэвид резко повернулся, ожидая увидеть за спиной профессора, но Гупта сидел за дубовым столом, щурясь в экран, а перед Дэвидом стояла Моника. И вид у нее был такой же обеспокоенный, как и у него.