— Мир, — кивнул Таганцев и облегченно улыбнулся.

* * *

В ночь с восьмого на девятое января Петя Молев не сомкнул глаз. Больше двух суток прошло с того момента, как им с Пашкой удалось отправить сообщение в стрим блогерши Александры Кузнецовой. С постоянно падающим интернетом и отсутствием русской клавиатуры сделать это было очень непросто, а потому текст вышел так себе. С точки зрения Пети, совершенно непонятный. Пашка, правда, уверял, что эта самая Александра обязательно догадается, как расшифровывается послание, но Петя на то и был старшим, чтобы сомневаться.

О том, что они будут делать, если семья Кузнецовых не поймет, что имелось в виду, даже думать не хотелось. Седьмого января ничего не произошло, но Петя утешал себя тем, что от Москвы до Муа-Майнды далеко, да и за пару часов в такую даль не доберешься. Но когда до суда, назначенного, как они знали, на девятое января, осталась только ночь, мальчик совсем пал духом. Если завтра родителей осудят, то их с Пашкой признают сиротами, вернут в лагерь и одного из них назначат Кауккой-Ваккой.

Чтобы сохранить жизнь младшему брату, Петя был готов добровольно идти на заклание. Вот только умирать совершенно не хотелось. Хотелось увидеть маму и папу, вернуться домой, пойти в школу, казавшуюся еще совсем недавно ужасно надоевшей, а там наконец-то сказать Машке Поповой, что она давно ему нравится.

За то, чтобы эти простые и понятные мечты сбылись, Петя был готов отдать что угодно. Даже игровую приставку, которую он выпросил на день рождения и ни в какую не давал брату. Сейчас он был готов подарить Пашке эту дурацкую приставку насовсем, только бы снова очутиться в их общей комнате, которую они все время делили.

Про такие глупости, как: приставка, двухъярусная кровать, набившая оскомину, глаза Машки Поповой, голубые-голубые, будто ненастоящие, а еще бабушкино пюре с котлетой, — Петя думал всю ночь перед судом. На самом деле он собирался разрабатывать план побега, потому что погибать за здорово живешь, даже не попробовав спасти жизнь, свою и брата, было глупо. Но мысли то и дело сбивались на всякую ерунду вроде пюре. И за это Петя начинал себя ненавидеть.

Оламоаньна за два дня, которые они провели в ее квартире, стала им настоящим другом. Готовила еду, пела какие-то африканские песни, напоминавшие колыбельные, под которые уютно засыпалось, несмотря на снедавшую изнутри тревогу, постирала запачкавшуюся одежду, рассказывала бесконечные истории из своей жизни в этой странной, чужой, недоброй стране, в которой они оказались.

Она тоже не спала этой ночью, Петя слышал, как женщина ворочается на своем матрасе, положенном прямо на пол. Единственный диван она уступила им с братом. В районе четырех утра он не выдержал, покосился на младшего брата, спавшего безмятежным сном, уткнувшись носом в стенку и разметавшись, скинувшего одеяло, тихо позвал:

— Оля!

— Что, мальчик? — тут же откликнулась Оламоаньна, словно ожидавшая, что он к ней обратится.

— Если завтра на суде все пойдет плохо, сколько времени у нас будет?

Разумеется, она сразу поняла, о чем он.

— Вас не захотят пугать, поэтому оставят у меня до вечера десятого числа, а то и до раннего утра одиннадцатого.

— Как ты считаешь, кто из нас должен стать жертвой?

Она немного помолчала, словно не желая говорить Пете то, что он не хочет услышать. Можно подумать, существовал вариант, который его бы устраивал.

— Две жертвы лучше одной, — наконец сказала Оламоаньна тихо. — В следующем году ты уже не сможешь стать Кауккой-Ваккой, потому что, как только тебе исполнится пятнадцать, тебя заберут в солдаты. Как моего сына. Поэтому в этом году есть смысл отдать богам тебя, а твоего брата оставить на следующий год.

— Понятно. Спасибо, что сказала правду.

— Я этого не хочу. — Оламоаньна порывисто села на своем матрасе, ловко собрала распущенные волосы в подобие прически. — Я к вам привыкла. Я не хочу снова терять ребенка. Надо что-то сделать.

— Что мы можем сделать? — уныло спросил Петя, у которого от реальной перспективы близкой смерти дрожал голос.

Ужасно, ведь он даже не думал, что ему может быть так страшно. В последний раз он боялся, когда летом прыгал на резинке с крыши девятиэтажки. Леха Плющ подбил, взял на слабо, и Петя потом не смог отказаться, потому что среди зрителей была Машка Попова. Конечно, Плющ привел с собой тренера, реального чувака, который занимался этим самым роупджампингом. Так прыжки с крыши назывались по-научному. Это вообще был такой вид спорта.

И веревки были крепкие, и карабины надежные, но все равно стало страшно, и, прыгнув, Петя дал себе слово, что никогда больше не будет так рисковать. И вот сейчас ему грозило что-то гораздо страшнее роупджампинга.

— Вам нужно будет сбежать, — решительно сказала Оламоаньна.

— Как, если за дверью стоит охранник, который не отлучается ни на минуту, и нам с Пашей даже запрещено выйти на прогулку. И куда? Как далеко мы сможем уйти, два белых мальчика, у которых нет ни копейки денег.

— Я отвлеку охранника, а вам надо будет добраться до французского посольства. В отличие от российского, оно в Муа-Майнде есть.

— Зачем? Почему они должны нам помогать?

— Потому что они люди, живущие в стране, в которой подростков не приносят в жертву богам ради плодородия почвы, — мрачно объяснила Оламоаньна. — А еще потому, что я могу написать записку по-французски, чтобы объяснить, что именно произошло. Вы же языками не владеете.

— Только английским немного.

— Немного, — передразнила его Оля, — а то я не знаю, как у вас дети языки в школе учат. В общем, я нарисую вам, как добраться до французского посольства, и напишу сопроводительное письмо. Надеюсь, они свяжутся с русским консулом в Эритрее и вместе придумают, как вас спасти.

— А как же мы доберемся до посольства?

— Придется идти ночью, когда на улице мало революционных патрулей.

— Сейчас? Надо разбудить Пашу?

— Нет, подождем суда, вдруг чудо все-таки случится и вас вернут родителям. Если нет, то следующей ночью надо будет быть готовыми.

Теперь, когда у них был хоть какой-то план, Петя вытянулся на диване и тут же заснул. А когда проснулся, в окно ярко светило солнце, Паша сидел за столом и уплетал жареные бананы, к которым пристрастился за последние дни. Оламоаньны нигде не было.

— Привет. А Оля где? — спросил Петя у брата, протирая глаза.

— Ушла в суд. Сказала, чтобы мы сидели тише воды ниже травы.

— Охранник тут?

— Куда же ему деваться. Я открывал дверь, он