Мы стоим друг напротив друга и смотрим в глаза, он допрашивает меня, а я отвечаю на вопросы: прокурор и обвиняемый, жертва и преступник. Каждый его вопрос — удар, каждый мой ответ глубоко ранит его.

— Он любовник лучше, чем я?

— Кристинн, дорогой, не надо!

Муж опускает глаза и смотрит на носки своих альпинистских ботинок, его руки висят как плети. Он вдруг становится таким седым и сгорбленным, словно эти последние мгновения продолжались десятилетия, мои ответы на его вопросы сократили его жизнь на полвека. Дождь падает вокруг нас серыми занавесами, а потом впитывается в темную лесную подстилку и жухлую траву на обочине, собирается крошечными лужицами в складках наших курток, на камешках у нас под ногами.

— Я это давно понял, — говорит он. — Как же объяснить получше? Изменился твой запах, что ли, и звучание голоса. Ты стала веселее, но при этом была как будто не совсем здесь. Словно бы настоящее тепло и вес исчезли, а осталась только парадная версия тебя. По-моему, это называется симулякр. И конечно, мне не хотелось с таким согласиться. Я надеялся в глубине души, что, если притворюсь, будто ничего не вижу, оно само собой пройдет и ты вернешься ко мне, и все будет как раньше.

Его голос становится громче.

— А пока я ждал и надеялся, ты меня обманула, вы трахались как кролики и смеялись надо мной. Смеялись и издевались над моей невинной и верной любовью! Ты мне врала, изменяла, держала меня за идиота. А ведь ты моя жена! Моя лучшая подруга, спутница, самое лучшее и настоящее в моей жизни! И ты все испортила, разрушила, растоптала грязными башмаками! Что мне на это ответить, Анна? Что мне теперь делать?

Он плачет, я тоже плачу и говорю:

— Прости, прости меня, я не хотела так тебя ранить. Я не хотела, чтобы это все происходило, но пути назад уже не было.

— И что же ты собиралась сделать? Что будет сейчас?

— Не знаю. Если хочешь, я уйду.

— Нет, пожалуйста, не уходи!

Он закрывает лицо руками, думает, думает, затем тяжело вздыхает и поднимает глаза, смотрит на меня — испуганно и решительно:

— Нам нужно время. Надо быть разумными, все продумать, наметить дальнейшие действия. Нельзя ничего делать очертя голову, принимать поспешные решения. Ведь на кону так много всего: наш брак, дети, семья. Нам необходимо все как следует обмозговать.

Он подходит ко мне, обнимает за плечи, всматривается в глаза:

— У нас двадцать лет был счастливый красивый брак. Я не позволю тебе разрушить его в одночасье, таким гадким образом. Нам нужно хотя бы обсудить, какие у нас есть преимущества, есть ли вообще возможность спасти наш брак. Ты совершила страшную ошибку, причинила большой ущерб, но, может, его возможно возместить. Может, мы сумеем все исправить.

— Ты так считаешь?

— Не знаю. Но не попробовать было бы неразумно. Ты согласна?

И конечно, мне следовало бы сказать: «Нет, милый Кристинн, по-моему, это безнадежно, я тебя разлюбила. Ты мне бесконечно симпатичен как человек. Мне бесконечно обидно причинять тебе такую боль, так расставаться с тобой, но в данной ситуации это единственное верное решение, я это просто знаю, об этом вопиет каждая клеточка, каждое нервное окончание во мне». Но я этого не говорю, потому что слишком рада оказаться в этих теплых знакомых объятиях и воображать, что еще могу вернуться назад; вдруг все еще может стать почти таким, как раньше: безопасным, уютным и предсказуемым, что я сумею разлюбить Тоумаса и снова быть прежней Анной, женой Кристинна Фьялара Эрварссона. Или только трусость заставляет меня сказать:

— Да, я согласна. Не попробовать было бы неразумно.

Он смотрит на меня, грустный, сердитый и радостный одновременно. Несмотря ни на что, он вновь оказался в своей старой роли: утешать меня, спасать от самой себя, прибираться за мной.

Пояснительная статья IX

Лебеди прилетают с юга

Типичный вулкан в Исландии — длинная вулканическая трещина, которая обычно не извергается повторно, а новые трещины открываются повсюду на большой, но ограниченной территории. Это необходимо учитывать при анализе влияния вулканической активности в нашей стране.

Паутль Имсланд. Опасность извержений. Вулканические катастрофы

Я не понимала этого термина: «рой трещин». Слово «рой» описывает не постоянные неподвижные вещи, вроде земли или камня, а большое скопление живых летучих существ: пчел или пташек. Мне казалось странным употребление этого слова для трещин в вулканической системе: оно нелогично и сбивает с толку. Трещины не могут роиться, говорила я отцу.

Он сидел за столом на кухне со своей чашкой кофе и газетой «Альтидюбладид», а радио что-то бубнило про дождь и снег; я устроилась напротив него с простоквашей и миской кукурузных хлопьев и читала «На севере огонь»[29]; мне было пятнадцать лет, я вся пылала вновь обретенным мятежным духом и критическим мышлением — новехонькими, острыми как бритва инструментами познания мира. Папа вдруг оказался ужасно консервативным и ленивым в своей науке, и я использовала каждую подвернувшуюся возможность, чтобы нанести ему удар, требовала ответов на свои вопросы. Он любезно принимал их все, никогда не терял терпения, кроме одного того раза, когда я изложила ему постмодернистские взгляды Томаса Куна: что естественные науки зиждутся на субъективных взглядах; от этого он так разнервничался, что уронил на пол кастрюлю с картошкой, развернулся и вонзил в меня сердитый взгляд: «В научных фактах нет ничего субъективного, Анна Арнардоттир!»

Но когда он заговорил о трещинных системах, он стал радостным.

«Смотри-ка, карапуз», — сказал он, вставая из-за стола, зашел в гостиную и принес из книжного шкафа большую пожелтевшую папку. Отодвинул наши кофейные чашки, положил ее на стол и осторожно открыл, нежно погладил черно-белую карту Северо-Восточной Исландии. Всего карт было девять: разных частей страны, они были исчерчены тонкими параллельными линиями, тянувшимися в разные стороны: на Центральном высокогорье — горизонтальными, в Восточной Исландии — вертикальными, на полуострове Рейкьянес — диагональными; от северо-запада до юго-востока, а вокруг них извивались линии, судя по всему, обозначающие какие-то колебания.

«Что это?» — спросила я.

«Это, карапузик, магнитные карты Торбьёрна».

Лицо у папы стало торжественным: Торбьёрн был его другом и учителем, они оба пришли в геологию необычным путем: папа из астрономии, а Торбьёрн из ядерной физики. Торбьёрн в душе был изобретателем и во время экспедиций по-мальчишески бесстрашен. Одним из увлечений этого плодовитого пытливого ума были магнитные поля Земли, поэтому он изобрел прибор для измерения магнитного поля горных пород с