— Кому это интересно! — прошелестела Екатерина Афанасьевна, удаляясь в комнату. — Ты один? Закрой дверь на все замки. Твои тапочки на второй полке справа. Вымой руки и поставь чайник. В буфете варенье и конфеты, неси сюда, будем пить чай.

Семен улыбнулся, почувствовав себя маленьким домашним мальчиком. В другое время он бы разозлился, но сейчас докучливая заботливость матери была кстати. Сидеть в знакомом кресле, в старых домашних тапках тоже приятно. Мать держалась строго, надменно, однако выставила к чаепитию чашки и розетки из немецкого сервиза «Мадонна», который уже считался антиквариатом. Она очень дорожила им, ставила на стол только в исключительных случаях, и Семен понял, что мама ему все-таки рада. Отпив из чашки вкусный крепкий чай, Семен облизнул ложку с малиновым вареньем и с чувством сказал:

— Как хорошо, мам!

Екатерина Афанасьевна, молча наблюдавшая за сыном, усмехнулась, резко опустила свою чашку на стол и воззрилась на сына. Семен подумал: ну, сейчас начнется. Но ничего не началось. Мать продолжала внимательно смотреть, потом сказала:

— Ну, давай выкладывай, что там у вас. Я же вижу, случилось что-то из ряда вон, иначе ты бы не прибежал сюда. Да еще один. Что там твоя дура натворила?

— Мам, не называй ее так! — попробовал защитить жену Семен.

— Ты ведь пришел ко мне не просто так, а потому, что любишь мамочку. В своем доме я буду говорить все, что пожелаю! — вскипела мать.

— Хорошо, не злись, — примирительно сказал Семен. — Я хочу попросить у тебя прощения. Мы в тот раз нехорошо расстались, да и потом по телефону никак не могли общего языка найти. Прости меня!

Екатерина Афанасьевна помешала ложкой в чашке, поджала губы — показала, что чувства ее оскорблены. Зная характер матери, Семен приготовился покорно выслушать все. Мать наконец отложила ложку и сказала, глядя прямо ему в глаза:

— Семен, сын — не твой. Или ты слепой совсем?

Все, что угодно, но только не это! Семен от неожиданности так опешил, что слова застряли в горле. То есть слов было много, они теснились, но он не мог произнести ни одного. Он качал головой, в ужасе смотрел на мать. Она же взирала на него с заметной ноткой презрения. Наконец Семен выдавил из себя:

— С чего ты взяла?!

Екатерина Афанасьевна хмыкнула:

— Да здесь ума-то особого иметь не нужно, все же как на ладони! Внешне он ни на тебя, ни на Алинку твою не похож. По развитию так вообще… откуда такое только взялось… Ты у меня в полтора года уже предложениями говорил, да и курва твоя, какая б ни была, училась ведь в университете! А тут что, ни бэ ни мэ. Да и вообще… Не чувствую я к нему ничего. Как ни стараюсь, но вот нет у меня чувства кровного родства, понимаешь? Не наш это мальчик!

— Подожди, мама, как я понимаю, конкретных доказательств у тебя нет.

Семен не мог поверить в то, что говорила мать. Не мог. Да Вова просто не может быть чьим-то ребенком, они же сразу после свадьбы постоянно были вместе, Алина даже в магазин внизу ходила только с ним: «Семочка, ну пойдем, прогуляемся!» А Вова родился через девять месяцев после свадьбы. Нет, мать опять нагнетает!

— Да мне доказательств и не надо! — фыркнула мать. — Я говорю то, что вижу. Ладно, не будем толочь воду в ступе. Ты же для чего-то приехал, не просто маму навестить? Давай излагай.

Семен пожал плечами:

— Да нет, я просто. Помириться, поговорить с тобой, посоветоваться…

— Ну вот я и говорю, не просто так. Что там у вас стряслось?

Семен припоминал все, что было в эти последние месяцы, с того самого дня, как Алина произнесла вслух это страшное слово «аутизм».

— …и вот теперь мы живем каждый сам по себе. Она вся в ребенке, я их не вижу почти, но слышу, конечно, Вовка орет постоянно. Близости нет, интересов общих нет, с каждым днем все хуже и хуже. — К ужасу своему, Семен почувствовал, что сейчас может заплакать.

Мать недобро смотрела на него и, улучив удобный момент, вставила:

— Так разведись с ней! Чего проще? Я тебе сразу говорила…

— Ты не понимаешь… — Семен вздохнул. — Я люблю ее. По-прежнему люблю, даже, может, еще сильнее, ведь она недоступна теперь. Не нужна мне никакая другая, даже сто других не хочу. А она с этим идиотиком возится, — в сердцах зло сказал он, — на меня вообще внимания не обращает!

Екатерина Афанасьевна покачала головой:

— Нет, Сема, от правды не укрыться, ты и сам чувствуешь, что не твой это сын, иначе не стал бы его так называть. Ребенок же не виноват, что таким родился.

— Да брось! — твердо сказал Семен. — Дело не в этом. Вырвалось. Ты меня в детстве да и позже как только ни называла. Что ж, я не твой сын? Нет, у меня к нему есть чувства, но, признаю, не любовь это. Ну не могу я его любить! За что? Он меня ни разу папой не назвал, ни обнял никогда, на руки не залез…

— А своих детей, Сема, любят не за что-то, а вопреки всему, — со значением сказала Екатерина Афанасьевна.

— Не сворачивай на эту тему, мама. Вовке больше не от кого было родиться, мы с Алиной тогда как попугаи-неразлучники были, всегда везде вместе. Слушай, о чем я хотел поговорить с тобой… — Семен помолчал, подбирая слова. — Вот я думаю, если бы мы его в детдом отдали, в специализированный интернат, вернулись бы мы к прежней жизни? Мне кажется, что Алина просто обросла этими проблемами, затюканная стала, ничего не замечает, не видит и не слышит. Если бы Вовы просто не было у нас, то все стало бы на свои места. Что скажешь?

— Она согласна? — подняла бровь мать. — Если да, то она еще хуже, чем я думала. Не мать, а ехидна!

— Да нет же! — Семен понял, что не найдет здесь поддержки. — Она как раз не согласна. При чем тут ехидна! Но если бы можно было при помощи компетентных врачей убедить Алину, что Вове необходимо расти в специальном учреждении под квалифицированным присмотром, мы смогли бы вернуть былые отношения.

— Сема, у вас и раньше отношения были односторонние! Ты со своей любовью, а она лишь благосклонно ее принимает. Ты и раньше не видел, и сейчас не понимаешь, что ничего от нее взамен не получаешь. — Екатерина Афанасьевна раздраженно крутила в руке ложечку, звонко стуча о край блюдца, чего не позволяла делать никому. Задумчиво посмотрела на сына и произнесла:

— А что, идея с детдомом, может, и неплоха. Этот даун еще попортит вам нервы, когда вырастет, так что уж лучше сейчас спихнуть, если есть возможность. Если нет, то я могу помочь, поговорю с кем-нибудь из знакомых. — Мать положила ложечку на скатерть и подняла глаза на сына. — Ах вот зачем ты приехал! Чтобы я переговорила с кем-то?

— Мама, я приехал, потому что только ты у меня и осталась. Твоя помощь была бы бесценна, если честно.

Семен и впрямь не думал ни о чем таком, но у матери еще оставались знакомые химики-биологи, которые могли бы посодействовать, убедить Алину отдать Вовку в интернат.