— Слушай, я даже не думал, что это решается так легко! Мама, ты гений! — Семен повеселел. — Точно, давай так и сделаем! Я ее подготовлю, уговорю как-нибудь, чтобы она пошла на консультацию к кому-то из твоих знакомых. Тут уж ты позаботишься. Заберут Вовку в интернат — все у нас с Алиной и наладится, наконец-то заживем по-прежнему.

Мать подняла бровь, мол, сомневаюсь. Во всяком случае, от байстрюка не помешает избавиться. Что Алина ребенка нагуляла, Екатерина Афанасьевна с некоторых пор была уверена. Она все проанализировала: родила раньше на две недели, значит, и забеременеть могла до свадьбы. Пусть Семен ей не рассказывает, что они вместе все время были, дурное дело нехитрое, для этого много времени и не нужно! Она долго разглядывала фотографии Вовы и сравнивала их с фотографиями Семы в детстве — ничего общего! На саму Алинку тоже ни с какого боку не похож. В общем, чужой он. Но смолчала, не стала нагнетать обстановку. Ладно, пусть избавятся они от него, а там она придумает, как их с Алинкой развести. Хотя к этой дуре она уже привыкла, а другая вдруг еще хуже окажется? Но простить Алине тот день, когда родной сын выпроводил ее из квартиры, Екатерина Афанасьевна не сможет никогда.

Семен посидел у матери еще с часок, поговорил с ней о том о сем и засобирался домой. Ему хотелось начать разговор с Алиной как можно скорее. Пока ехал, придумывал веские аргументы, подбирал убедительные фразы. Он был уверен, что сможет окружить ее такой любовью и такой заботой, что она оттает и забудет про своего дурачка сыночка… «Уж прости, Вовка, но из песни слов не выкинешь», — чуть ли не вслух сказал Семен.

Дома Алина попыталась разложить события вчерашнего дня по полочкам. Психоаналитик: не увидел он Вовиного аутизма, хоть и высшей категории врач, или не захотел увидеть, неперспективные они клиенты для него. Бог ему судья. Экстрасенс: ляпнул фразу с потолка, фраза совпадала с ситуацией, а на самом деле что он может знать и скольким людям каждый день говорит одно и то же? Напишу Лили, отчитаюсь о последних днях протокола. Улучшений нет, все только хуже становится. Пусть даст четкий ответ. Хотя последние дни ребенок более-менее спокойный, а то ведь криком кричал целыми сутками.

На кухне, показалось, что-то щелкнуло. Алина прислушалась, но было тихо. Она включила ноутбук и, пока ждала загрузки, решила посмотреть, чем занят Вова. С момента, как они пришли домой, Вова сидел в детской комнате в одной позе, сгорбившись, безмолвно и пугающе спокойно. Полчаса назад Алина заглядывала к нему — он не поменял положения тела, а когда она попробовала взять его на руки, чтобы перенести на кровать, вскрикнул, вывернулся и снова затих на полу, не шевелясь и не издавая ни звука.

Алина вошла в детскую. Вовы на полу не было! Она подошла к кровати и заглянула под нее — он там часто прятался, лежал на спинке, водил пальцем по швам днища. Сейчас его под кроватью не было. В шкафу, за шторой — нигде нет. Больше в детской прятаться было негде. Алина заглянула в спальню: Вова иногда приходил сюда и часами игрался со светильником, включая и выключая его. Здесь его не было. Прежде чем на кухне вновь послышалась возня, Алина поняла, где ее сын. Наверное, проголодался и решил проявить самостоятельность: пошел искать еду. Усмехнулась и пошла по коридору, приговаривая:

— А кого я сейчас найду? А где мой мальчик? А кому кушать пора? Где мой Вовочка? Где мой сыночек? — говорила весело, но с каждым шагом в ней усиливалась тревога. И наконец, за шаг до кухонной двери, взорвалась в груди страшным, сковывающим ужасом, липким страхом, мгновенно окатившим ее всю: на кухне не заблокировано окно! Утром она забыла про мясо в духовке, оно пригорело. Уходя из дома, она открыла окно настежь, чтобы проветрить квартиру. Потом она просто прикрыла окно. Сейчас Вова один на кухне с открытым окном, до ручки которого легко дотянуться со стола.

Алина замерла, глубоко вздохнула и сказала себе: «Сейчас я войду, он сидит на полу. Или на стуле возле холодильника. Или я заблокировала окно, просто не помню». Алина сосчитала до трех и открыла дверь.

Вова сидел на подоконнике верхом, свесив левую ногу в пропасть седьмого этажа.

Быстро подойти и сдернуть его на пол? Не получится: вплотную к окну стоит стол, вес Вовы явно перенесен на ту часть, которая торчит в окне. Если он еще немного завалится влево, она просто не успеет. Подходить медленно и говорить с ним спокойным голосом? Или не говорить ничего, просто потихоньку подойти и взять за руку, а потом уже сжать покрепче и изо всех сил притянуть к себе? Алина не могла рискнуть, так как понимала, что ее слова не подействуют никак. А могут только напугать, и он тогда упадет. И не помня себя она зашептала:

— Вовочка, сыночка мой… не надо, мальчик мой… мама рядом, мама сейчас тебя спасет… тихонечко сиди, я подойду и возьму тебя, маленький мой… — Алина шептала, медленно продвигаясь к фигурке в окне, не зная, как и что она будет делать дальше. Сердце бешено колотилось о ребра, ладони вспотели, ей не хватало воздуха, вдохнуть полной грудью она не могла. Ей было страшно.

Вова вдруг качнулся вперед, схватившись рукой за раму. Теперь он буквально висел в окне. Он уже не держался сам и в любой момент мог упасть. Спасало только положение правой ноги, застрявшей между столом и стеной. Рука, которой он схватился за раму, его не держала — только рукав рубашки, зацепившийся за ручку. Алина не смогла сдержать крика, но эти секунды решили все: она подскочила к окну и схватила Вову за правую ногу и руку одновременно. Он взвыл и стал выворачиваться из ее рук — самое страшное, что она могла предположить! Вова висел над семиэтажной высотой, Алина втаскивала его внутрь, но он отчаянно сопротивлялся. Орал и бился в ее руках.

Алина держала его крепко, казалось, не было такой силы, которая могла бы ее сейчас заставить отпустить в этот момент сына. Даже рациональная мысль, пробивавшаяся сквозь ужас происходящего: у него останутся синяки на ноге и руке, может, разойдутся швы от недавней травмы, — не могла заставить ее ослабить захват ни на миллиметр. Мать с сыном боролись, и эти минуты показались Алине часами. Наконец она извернулась, оттолкнула собою стол и, приподняв тяжеленного Вову над подоконником, уже почти онемевшими руками втащила его в кухню.

Опустила на пол, упала рядом с ним сама, обхватила руками, зажала коленями, намертво прижав к себе, целовала в мокрые щеки — он ревел и отталкивал ее. Теперь зарыдала она. Алина плакала как никогда в жизни, злые слезы катились по ее щекам. Она ожесточенно била кулаком по стене, по полу, по своему лицу. Одной рукой она держала Вову, другой хватала себя за волосы, крепко сжимала их, намеренно причиняя себе боль. Она выла, прижимая сына, оплакивая его и себя.

Алина не слышала, как пришел Семен, не видела, как он вошел в кухню и остолбенел, в ужасе наблюдая всю картину: открытое настежь окно, отодвинутый от окна стол, на полу жена и ребенок, оба рыдающие, растрепанные, исцарапанные. Семен сразу понял, что здесь произошло, но не знал, как подступиться к Алине, которая, казалось, просто сошла с ума. Она смотрела на него невидящими глазами и беззвучно шептала белыми губами. «Стала такой же, как Вова!» — со страхом подумал Семен.