Объяснили, что у них дело это сделано, только бы сам Павел Николаевич не упрямился. Не один раз в долгие скучные зимы и он сам об этом подумывал, и теперь радостно всколыхнулась его душенька, стосковавшаяся по службе народу и обществу.

— И рад бы в рай, да грехи не пускают! — вздохнувши, сказал он многозначительно.

Тыркин понял, разгладил бороду и тоже многозначительно ответил:

— Это ведь, Павел Николаевич, только в ад загоняют, а чтобы в рай войти — стучаться надо. Стучите, и отворится вам![189] Важно, чтобы своя охота была.

Все в три голоса стали упрашивать, утверждая, что все Павла Николаевича уважают и желают иметь председателем земской управы. Павел Николаевич усомнился: среди дворянства у него немало недоброжелателей, назвал три фамилии.

Тыркин ухмыльнулся:

— Не опасны для тебя.

Похлопал Павла Николаевича по коленям, показал сжатый кулак:

— Вот где они сидят, все трое!

— Наконец, со стороны губернатора…

— А уж это мы поглядим, — многозначительно перебил Тыркин.

Подзакусили, попили чайку, пошли хозяйство смотреть.

Павел Николаевич похвастался лошадьми и коровами, племенным быком, породистыми свиньями, новой веялкой, показал, как разводятся шампиньоны, которыми только что потчевал гостей.

— Всюду благолепие! — повторял бархатным голосом отец Варсонофий.

— Вот оно, образованьице-то, что делает, — гудел Тыркин.

Потом гуляли в парке, и тут выяснилось, почему всем захотелось в председатели земской управы Павла Николаевича посадить. Когда-то Павел Николаевич был инициатором неудавшихся хлопот о соединении Симбирска, Казани и Алатыря железными путями. Много поработал над этим вопросом тогда Павел Николаевич, но ему мешали пугливые люди, а в их числе и алатырцы. И сам Тыркин был тогда против: боялся, что железная дорога повредит его пароходному делу на Суре. А теперь говорил:

— Нам без веточки никак невозможно.

Павел Николаевич напомнил ему о прошлом:

— Век живи — век учись! Теперь я полный расчет вывел. Кто будет материалы на постройку дороги возить? Мои же пароходы. Теперь и купечество, и дворянство желают дорогу эту.

— Истинное было бы благодеяние для всей губернии, — сказал отец Варсонофий и, потянув ноздрями воздух, прошептал: — Повсюду благовоние!

— Поди не одно благовоние, а и доходы от садов-то имеете? — спросил серьезно Тыркин.

— Много и яблок, и груш, и вишни… Некуда деть. Гниют.

— А вот была бы веточка, уложил бы в лубяные короба да и марш в Симбирск! Да, мы, русские люди, пугливые. Нам надо все на своей шее изучить, чтобы в свою пользу уверовать. А уж если уверуем, против нас никому!

— За границей не бывали?

— Какие там заграницы! Я который уж год в Киев хочу, угодничкам помолиться, и то не угожу. Все недосуг. Делов много, а за ними и Бога забываем.

— Если труды праведные, то Господь простит, — успокоил Тыркина бархатным голосом отец Варсонофий.

— Мы согрешим, ты, отец, замолишь! А что, чай, воруют яблоки-то?

— Конечно.

— А ты вот что… Я вот как в своем саду сделал… Тоже от воров деться некуда, так я того… научили меня… под забором-то кое-где старые двери положил, гвоздями утыкал, вроде бороны, а сверху-то травкой прикрыл. Прыгнет он, вор-то, да и напорится ногами-то голыми на эту штуку! Двоих поймали… Бояться стали.

— Изувечить так можно человека, — усомнился Павел Николаевич.

— А не лезь по чужим садам! Ничего не будет! На меня в прошлом году жалобу подал один: его парнишка напоролся. А я дело нашему аблакату поручил, этому… жидку-то…

— Моисею Абрамовичу, вероятно? — подсказал отец Варсонофий.

— Ему. Хорошо отписался! По собственной, дескать, неосторожности.

— Мне вот поручение от него есть, — вспомнил отец Варсонофий, — креститься хочет в православие. Вашу матушку, Анну Михайловну, в крестные матери желал бы…

— Ну это уж вы, батюшка, сами с матерью моей поговорите. Это ее специальность — всяких инородцев крестить…

— Так вот по этой причине мы и решились вашу почтенную матушку беспокоить.

— Что это ему вздумалось веру менять? — с иронической улыбочкой спросил Павел Николаевич.

— А в этом уж заслуга почтенного Елевферия Митрофаныча. Он его наставил.

— Не верю я таким перевертням, — заметил Павел Николаевич.

— Отец его заставляет, Абрашка! — пояснил Тыркин. — По торговым делам ему свой крещеный человек требуется, чтобы по всей России разъезжать и жительствовать имел права[190].

— Ну вот… Так я и думал…

— А как сказать, Павел Николаевич, — возразил отец Варсонофий, — Господь всякими путями вразумляет человека. Сказано, что бывает и грех во спасение! Бывает, что и из Савлов в Павлы превращаются[191]. Неисповедимы пути Господни.

— Много разговору идет о железной дороге у нас. Так вот и он, Абрашка, на всякий случай приготовляется. Про всех дела хватит. Абрашка какого-нибудь бедного дворянчика ищет. Жидам не дозволено имения покупать, так вот Абрашка дворянчика подыскивает: куплю, говорит, тебе имение, помещиком в Польше будешь. Лес, говорит, мне отдашь, а всю голую землю себе бери.

Теперь для Павла Николаевича стало ясно, почему Машин муж недавно Абрашку вон из своей квартиры выгнал.

Посидели на скамеечке.

— Ну, так какое же твое, Павел Николаевич, решение будет? С чем домой поедем? — спросил Тыркин. — Не отказывайся, сделай милость!

И снова стали упрашивать в три голоса.

— А вы, господа, не сразу! Дайте срок подумать.