– Запах выветрился, – как бы походя обронил Ваня.

Я сделал вид, будто всматриваюсь в подпись Президента.

Развязка истории с Ованесом оказалась весьма печальной. Однажды ранним, неуютным зимним утром меня разбудила испуганная тёща.

– Там какой-то странный мужчина тебя спрашивает, – сказала она и потом начала ворчать, что на ночь опять забыли закрыть ворота.

Я накинул халат и вышел на порог. Во дворе стоял Ованес, сильно исхудавший, побледневший. Он поздоровался, потупил взор. Его голос был слаб.

– Гурам, ты не можешь одолжить мне денег? Десять лари, например?

Стоило мне замяться в нерешительности, как он заторопился и, не попрощавшись, вышел со двора. Я последовал за ним и закрыл ворота.

Потом он совсем исчез. Меня одолевали предчувствия, и настолько мрачные, что я не решался искать Ваню.

Кстати, я порвал с Дали. Уже с того момента, как уехал в Москву. Ко мне она не наведалась, хотя, как я узнал, несколько раз приезжала в Москву. Потом вышла замуж. Однажды я всё-таки заглянул в те края, где жили Дали и Ваня. Прошёлся мимо дома Ованеса, но зайти во двор не рискнул. Зато встретился с Дали, которая оглушила меня известием:

– Ты что, не слышал? Там у них такое произошло! Ночью забыли выключить газ. Вся семья погибла. Говорят даже, что неслучайно это произошло.

– Неужели и его девчушка тоже погибла? – почему-то обронил я.

Этот парень и моя сестра были одноклассниками недолго – первые шесть лет. Потом сестра переехала из нашего города в Тбилиси, к бабушке. Школу он окончил на 5 лет раньше меня и уехал в Россию. Прошло ровно 17 лет, как я тоже окончил школу, и 22, как видел его в последний раз. Помнить этого парня не было особой причины, разве что однажды в школьном дворе он подозвал меня и спросил о Дине (имя моей сестры).

И вот холодным утром, отстаивая уже четвёртый час в тбилисской очереди за хлебом, я исступлённо вспоминал его фамилию. В очереди меня сменила тёща. Я шёл домой, потом – на работу и продолжал до боли напрягать память. Когда из-за сбоя электричества в тоннеле метро остановился поезд, в темноте и ропоте пассажиров меня осенило: «Его зовут Вася Дудник!»

Через 5 дней мне позвонили. Говорила американка. Коллега-социолог приглашала принять участие в проекте по проблемам бедности. «Даян Дудник», – представилась она.

Я стал менеджером проекта. Было чем гордиться и чему радоваться – Даян выбрала меня из многих претендентов, а гонорар страшно сказать, во сколько раз превосходил мою зарплату, которая в тот момент составляла 2 доллара США в пересчёте на купоны.

В машине, когда мы ехали в Кахетию, где должны были проводить часть исследования, я, уже менеджер, рассказывал американке о случае с Васей Дудником, её однофамильцем из грузинской глубинки. Родственная связь исключалась. Даян была американкой в четвёртом поколении. Её прадед, местечковый еврей с Украины, прибыл в Америку в начале ХХ века. Почти мистическая история ей понравилась, или, может быть, мой английский был на уровне. «Клёво!» – отрезала американка очень по-русски и покраснела. Её манера краснеть меня подкупила, и не только меня, но и всех 45 участников проекта, которым посчастливилось к нему причаститься.

Вообще, Даян предпочитала говорить о предмете исследования – о бедности. В приятный майский день наш «Форд» беззвучно нёс нас мимо виноградников. Она расспрашивала водителя Серго о том, что он ел сегодня на завтрак. Он, врач-терапевт, подрабатывал шофёром в проекте. Это обстоятельство особенно раззадорило американку, на неё нашёл исследовательский зуд. «Не обижайся, изучать бедность в Грузии она начала с меня», – сказал я ему по-грузински. Серго не возражал и отвечал на вопросы подробно, кстати, на английском. Она записывала. Оказалось, что респондент вчера пообедал плотно: он был у друзей, где его угостили толмой – варёным мясным фаршем, завёрнутым в молодой лист винограда. Серго кивнул в сторону виноградников. На виноградниках работали крестьяне целыми семьями. Было время прореживания кустов. Оборванные листья складывали в мешки. Даян была озадачена. Факт с толмой не укладывался в её схему бедности.

Мы въехали в городок где-то к часу дня. Он выглядел пустынным, только коровы и свиньи, обязательный атрибут провинциальных городков, лениво блуждали по безлюдным улицам. «Винк-винк», – простодушно смеясь, проговорила Даян и показала пальцем на замешкавшуюся свинью, которая трусцой перебежала дорогу прямо перед «Фордом». Так на английском звучит «хрю-хрю».

Солнце начало припекать. Машину мы остановили в тени огромных старых лип, у сквера. Видимо, на века построенная каменная оградка с лепными украшениями в виде гроздьев винограда облупилась, местами обвалилась. Через площадь, напротив сквера, находилось здание местной администрации. Оно выглядело неказистым по сравнению с огромными домами частного сектора по обе его стороны. Их крытые цинком крыши слепили округу отражением от сияния солнца. В конторе никого не застали.

Мы вернулись к скверу. Там сидели мужчины, человек пять, играли в нарды. Когда мы приблизились, они оживились. Послышались комментарии: что за интуристы-очкарики (это я и Даян), небось, нащёлкают кадры, а фото кому достанутся? Я поздоровался с ними. Они ещё более оживились. Из их слов следовало, что население городка теперь на виноградниках. «Сейчас в городе только немощные старики, инвалиды и лодыри», – заметил один пузатый мужчина, самый упитанный из всех присутствовавших и наименее бритый. К кому он себя причислял? Его потные, толстенные, волосатые пальцы каждый раз, когда наступала очередь бросать игральные кости, с трудом подбирали их. Заговорить о проблемах бедности прямо в сквере Даян не решилась. Она только предложила сфотографироваться с играющими в нарды. Даже через глазок фотообъектива можно было видеть, что она недовольна. Кахетинцы наперебой стали приглашать зайти к ним погостить. Тот, самый толстый, показывал на дворец с сияющей крышей через площадь, называл его своим и приглашал наиболее рьяно. Американка отказалась.

Даян пожелала сесть рядом с водителем. Я открыл переднюю дверь автомобиля, и американка протиснулась в салон. Забарахлил мотор. Серго плюнул от досады: «Говорили мне, не заливай бензин на той бензоколонке! Сейчас клапаны придётся чистить!» Он вышел из машины, поднял капот и начал копошиться в моторе. Даян покраснела и насупилась, но ничего не сказала. Я вышел из салона и подошёл к шофёру.

– Excusez-moi, vous ne seriez pas francais? – проговорил кто-то за моей спиной.

Я оглянулся на спрашивающего. Говорил высокий, темноволосый молодой человек, лет тридцати. Он слегка запыхался. Наверное, спешил, и должно быть, к нам. Его телосложение выдавало в нём лёгочного больного: впалая грудь, сутулость, сильная худоба. Костюм, который, видимо, тщательно, но неумело выгладили недавно, висел мешком. Воротник чистой сорочки не мог облечь его тощую шею. Поношенный галстук казался съехавшим набок. Красивое лицо могло показаться одухотворённым, если бы не выражение больших тёмных глаз (вернее, отсутствие его). Они меня заставили вздрогнуть, ибо не блестели, обращённые вовнутрь, завораживали своей мертвенностью.