не почувствовала, что ничего не происходит. У меня в голове телевизор, там показывают куклу из «Мира девочек». И я эту куклу целую. Внизу что-то слегка вздрагивает. Думаю про гладкие пластмассовые губы куклы. Маленькие и твердые. Никакой слизи. Никаких языков. Ничего противного.

Легкое шевеление.

— Смотри.

Перекатываюсь на сторону и обтягиваю шорты, чтобы она видела, что все как надо.

— Я все сделала правильно, — говорит она. — Спасибо, Микки.

И целует меня в щеку.

— Ну, так чего, пойдем всем скажем? — предлагаю я.

— О чем? — спрашивает она, наморщив все лицо.

— Да что мы с тобой тискались, — смеюсь. — Ну, в смысле, что мы теперь пара.

— Про это ты никому не смей говорить. Ты дал слово.

Вид у нее испуганный.

— Не скажу. Богом клянусь, ни единой душе. — А мы что, будем встречаться тайно?

Это тоже здорово. Но мне бы хотелось, чтобы все знали, потому что они тогда лопнут от зависти и перестанут обзываться.

— Нет, Микки. — Она качает головой и встает, стряхивая траву с платья. — Мы встречаться не будем.

— Но… почему?

— Сам знаешь, почему. С какой радости? Тебя, Микки, никто не любит. Ты ведешь себя, как девчонка. Признавайся, ты реально голубой? Я никому не скажу, честно.

Удар молотом в сердце. Да как она может мне такое говорить?

— Ну, мне пора. Не забывай, ты дал слово.

И она бежит вниз по склону.

Приподнимаюсь, сажусь. Даже не представляю, что сказать. Неужели… Она меня использовала! Какая дрянь.

— А мне совсем не понравилось! — ору, пока она перелезает через забор. — И еще я тебе кое-чего не сказал!

Она бежит вниз по Брэй. Я-то думал, она не такая, как все, но ошибался. Ненавижу ее. И всех ненавижу.

Пинаю траву. Зарываюсь в нее носком, выковыривая землю. Смотрю на горы, чтоб им провалиться. Вот я сейчас тоже побегу. Побегу до самых гор. А потом вверх по склону. А потом… потом через горы, на ту сторону, что бы там ни было. Отсюда, от них от всех, навсегда. И не вернусь до конца жизни.

Бегу. В полную силу. Вниз по склону.

Тройная скорость. 400 миллиардов, триллионов километров в час… в минуту… в секунду.

Вершина Брэй. Смотрю на склон — крутой, бесконечный.

Побежишь на верную смерть?

Да.

Ну давай, голубенький, попробуй!

Никакой я, блин, не голубой. Я побегу вниз. Вы все увидите. Побегу так, как бегают только настоящие парни.

И я бегу вниз, будто мне ничего не страшно. Как первый ардойнский смельчак. Вот так-то.

Быстрее, быстрее! Давай, лети, голубок!

Блин! Тело не успевает за ногами.

— Ноги, прием, вы меня слышите? Конец связи.

— Мозг, это ты? Это ноги, связь плохая…

Приказ до ног не доходит. Я потерял управление.

— Связь прервалась, — докладывают из Мозгового центра управления.

Теряю управление, дальше все как в замедленной съемке. Я — Стив Остин.

Хрясь! Ударяюсь о землю. Ничего не чувствую. Еще раз. Опять ничего. Я — прыгающая бомба, как в том филиме. Еще один удар. На сей раз он приходится по колену, и я это ощущаю. Слышу, как что-то хрустит. Во всем теле покалывает.

Катится, катится, катится гей, катится вниз по склону Брэй.

Встал вмертвую. Вмертвую встал. Вмертвую. А сколько у человека жизней?

Мальчик Микки Доннелли того и гляди испустит дух. Но мы его починим. Уже изобрели технологию, чтобы изготовить первого на земле Биомальчика.

Футболка разодрана. Шорты грязнущие. Локти и колени исцарапаны и в крови. Губ не чувствую, голове больно.

Со стороны Яичного кто-то идет. Не хочу, чтобы меня видели. Пытаюсь подняться. Колени подгибаются. Больно повсюду. На меня смотрит какая-то девчонка. Пытаюсь бежать, но куда с такими коленями. Они все время подгибаются, я бегу, как Франкенштейн.

Вызывали, начальник?

— Ты чего, Микки?

Это Тереза Макалистер. Возвращается из своего Мира клея.

Ковыляю к проулку за Гавана-стрит.

Футболка вся разодрана — моя футболка с американским флагом! Та, которой мне должно было хватить на все каникулы. Ма меня теперь убьет. Придушит, а потом придушит еще раз. У меня за всю мою жизнь не было такой классной футболки. В ней я выгляжу как большой. И все мне завидуют.

Никто не хочет с тобой дружить, Микки.

Выхожу из проулка — все мальчишки и девчонки играют на пустыре. Они увидят, что я плачу. И Гадина Бридж, и Дрянь Мартина.

— Мамочка!

Знаю, что она на работе, а все равно зову. Слышу смех.

— Мамочка!

Добираюсь до входной двери. Она заперта. Почему у нас дверь заперта? Ее никогда не запирают. Всё сегодня против меня. Молочу кулаком, долго. Дверь открывается. За ней — Моль.

— Мамочка! — кричу в гостиную.

— Матерь Божья!

Ма вскакивает со стула.

— Ма, ты дома!

Спасибо Тебе, Боженька, за такое чудо.

— Господи Иисусе, вы только поглядите на него! Пэдди! — кричит Ма.

— Да чего вам всем от меня надо?

Пэдди высовывается из кухни, всовывается обратно. Я падаю на пол в слезах.

— Мамочка, мамочка, — рыдаю я.

Ма прижимает меня к себе. И повторяет, снова и снова:

— Что случилось? Что случилось?

Мелкая Мэгги ревет.

— Мамочка, посмотри на мою самую лучшую футболку! Вся порвалась!

— Да бог с ней, с твоей футболкой!

— А вот и нет, мамочка. Она же на все лето.

— Так лето уже кончилось, сынок. Тебе через неделю в школу.

— Через неделю? — Ой, Боженька. — Пожалуйста, не заставляй меня туда идти! пожалуйста! Я прошу тебя! Я не пойду в Святого Габриэля.

— Вы на руки его посмотрите. Ты на что упал? На бревно? — спрашивает Ма.

— На Брэй, — реву я.

— А руки-то! Господи, Микки, сынок!

Ма тоже плачет.

Я прячу руки за спину.

— Мэри, Мэри, — всхлипывает Ма, — отведи его быстренько на кухню, я не могу…

Хромаю на кухню, вижу во дворе Пэдди — он прячет что-то в конуре Киллера. Опять! Ничего себе. Я вот маме скажу. Помни, Микки, дядька из ИРА тебя предупредил. Верно, но уж Пэдди-то не сдаст меня ИРА. Или сдаст?

— Давай, Микки, садись сюда, — говорит Моль.

— Что, очень там все плохо? — спрашиваю.

— Ничего, заживет, — говорит она.

Входит Пэдди, физиономия перекошена от отвращения.

— Хнычет, как мелкая девчонка.

Терпеть его не могу. Он хуже всех.

— Ну а сам-то ты кто? — ору я. Не надо, Микки! Не надо! — А ты — подлый убийца!

Замираю. Все стоят не шевелясь, двигаются только мамины глаза — между мной и Пэдди.

— Ты что такое сказал, Микки? — спрашивает Ма.

Я смотрю на Пэдди.

— Да ничего, Ма, — говорит он. — Как всегда, наигрался с девчонками и лепит какую-то