Я прихожу в азарт: так вот что случилось в России с Наполеоном и Гитлером! Пытаясь победить на ПЛОСКОСТИ с массой точек, под духовным НЕБОМ, они потеряли ПУТЬ. И были вынуждены отступать! Я замечаю, что в этот момент нашего телефонного разговора моя точка зрения начинает всё больше отдаляться от позиций математика.

Точки на плоскости, как вы их себе представляете, господин Клуге, и то, что на римановой поверхности вы называете «небесными» точками, в каждый момент времени взаимодействуют друг с другом. Все точки, и небесные и земные, определяются бесчисленными путями (их прошлым). Где я нахожусь, зависит от того, откуда я пришел. Это верно для математических уравнений. Д-р Шауэнбург хотел перекинуть мне мост, предполагая, что я понимаю: моя поэтическая версия, позаимствованная у Хлебникова с Флоренским, отличается от того, что рассказывал он. Я же фактически постоянно думал о Хлебникове и Флоренском. И еще вспомнил, как Пушкин описывал грязные русские дороги во время полугодовой распутицы. Какими будут русские дороги через 200 лет? – спрашивает Пушкин. У этих дорог – собственное время.

Во всех этих рассуждениях содержится вопрос о подходе к реальности. В тот вечер я, как мне казалось, нащупал завораживающий ответ на него: каждая реальность на Земле возникает из множества возможностей. Мир вокруг гибнет, но предложенный мной ответ несет утешение.

Рассказ кондукторши трамвая из Санкт-Петербурга

Математик Григорий Яковлевич Перельман объяснял особенности

Рассказ воздухоплавателя Франсуа де Леспенса

8 февраля 1807 г., 7 утра, Прейсиш-Эйлау.

Император – мастер сосредоточения. Он ночует в небольшой усадьбе слева от нас. Он сосредоточен даже во сне, хотя мы этого не видим. Его охрана, сопровождающие его офицеры следят за тишиной. Вокруг спящего императора – стена подданных, прилагающих все возможные усилия, чтобы его сон не был нарушен, хотя мы не знаем, спит ли он на самом деле. Возможно, он просто ненадолго прилег отдохнуть или диктует что‐то секретарю, однако мы должны верить, что в это время он погружен в сон, набирается сил, укрепляет дух. У него всё под контролем: память, язык, тело, сон, планы, концентрация и даже бессознательные порывы. Когда командуешь войсками и генералами, самообладание – важнейшее качество. Армия доверяет ему, любит его: военные видят, как сосредоточен император, и тоже сосредотачиваются.

Перемещаться с места на место императору не нравится. Он ограничивается тем, что стягивает военные силы из Парижа в одном месте и ждет, когда на горизонте появится достойная его внимания цель. В мире достаточно вольно блуждающих до поры до времени целей.

Негостеприимная страна, в которую нас постепенно затягивает упрямый противник, функционирует иначе. Она состоит из «множества точек и моментов-настоящего» (сколько их еще будет до Урала, сосчитать невозможно). Эти «точки и моменты» безразличны друг к другу, это «вне-себя-бытие» природы, чуждая нам природа, которая ничего не желает (в отличие от природы императора, природы Франции или Италии) и ни о чем, кроме себя, не думает. Я не отрицаю, что и у этой удаленной территории есть душа, однако эта территория никак не реагирует на нас, непрошеных гостей, готовых оставить ее сразу после завоевания. Мы желаем одного: чтобы наш поход не повторялся. Наша «нерешительность» связана с безразличием окружающего нас пространства, покрытого лесами, кустарниками и запутанными тропами, ведущими совсем не туда, где мы намеревались оказаться, потому что здесь, куда ни приди, ничто не радует, ничего не нужно.

Эта территория – структура рассеянная, полная противоположность сконцентрированной власти императора и его насыщенного событиями времени. Эта страна – множество точек, и каждая состоит из голосов безразличных аборигенов, солдат русской и прусской армий, нашей армии, оказавшейся в западне и жаждущей возвращения домой; всё это отвлекает императора, а ведь его сосредоточенность помогает нам держаться сообща. Император выходит за дверь. Осматривает лошадей. Мюрат и Бертье подходят к нему, они стоят на небольшом участке земли. (При этом нельзя, например, сказать, что этот участок равняется шестнадцати тысячам точек или семи тысячам моментов настоящего, ведь ни точка, ни момент настоящего не производят измеримого пространства. Точки и моменты можно соотнести с пульсацией крови в висках, громким выстрелом, ампутацией конечности, читкой приказа, лишь с ними можно сравнить участок земли, на котором сейчас стоит император.) Слово за слово завязывается светская беседа о том, как воодушевить великое множество душ, приведенных сюда императором и организованных в корпуса, дивизии, регименты, на дальнейший поход.

Илл. 124. Воздушный шар, который Франсуа де Леспенс возил с багажом императора. Он не использовался во время сильного снегопада под Прейсиш-Эйлау. Наблюдения, сделанные этим воздухоплавателем, географом по образованию, основывались на прочитанном им накануне замечании Гегеля, конспекты лекций которого он имел при себе. «Первым, или непосредственным, определением природы является абстрактная всеобщность ее вне-себя-бытия, – его лишенное опосредствования безразличие, пространство». В своих воспоминаниях о памятной битве де Леспенс добавляет: «Истина пространства – время. Более того, я верю, что время – это истина мотива. Мотивы, субъективные представления бойцов (например, дикарей, или тех, кто решился на побег, или тех, кто вооружен опытом предыдущих поступков), определяют ход боя. “Я-думающий” никак не проявляет себя в сражении. Императору некогда; есть что‐то, что “думает-через-него”. Его офицеры заняты, солдаты сосредоточены на единичных заданиях. Сражение разворачивается по схемам, учитывающим численность солдат, их восприятие, упорство и время. Никто не в состоянии разглядеть, как принимаются решения. Решения исходят из нутра и не зависят от внешних факторов, штыков и пуль. Я мог бы смотреть в два телескопа, но факторов, оказывающих влияние на принятие решения, так и не увидел бы; даже с воздушного шара и при хорошей погоде я бы наверняка ничего не рассмотрел. Хотя наступающая или потом обращенная в бегство пестрая масса всадников, вообще любое возбужденное движение армии – это знаки, отражающие субъективность в принятии решений. По крайней мере, натренированный наблюдатель за воздушными шарами может поэтически описывать эти движения и строить на их основе догадки. Я думаю, что император видит подобные “знаки” в