Не выходя из тени, я осмотрелся. Склон спускался к нижнему городу. По склону бежали тропинки – в потемках не очень-то разглядишь! – но ни одна не вела к моему тайному лазу. С обеих сторон его скрывали кусты. Взрослый тут не пролезет, я и то с трудом протиснулся.

Прямоугольники крыш, выбеленные луной, перемежались узкими провалами улиц и переулков. Город показался мне плоским, нарисованным. Я моргнул, наваждение сгинуло. Куда идти, я знал. Ну как знал? Знал направление. В нижнем городе я бывал редко, всегда – днем. Так недолго и заблудиться. Буду блуждать, как потерянная тень в Аиде, аж до рассвета. Меня хватятся, поймают и обратно отведут.

Даже если я никому не нужен. Все равно ведь отведут!

Зачем? К кому?!

Отец мне не отец. Мать – не мать. Братья – не братья. Один дед меня любил, и тот умер. Даже два раза умер. Спасал я его, не спасал – какая разница? И Пирен умер, сгорел заживо. Я тогда тоже пытался…

Мать, которая не мать, боится. Говорит, что из-за меня остальные братья погибнут. От меня семье одни беды. Вдруг она права? А даже если нет, кому я тут нужен, раз деда не стало? У матери семья, у отца город. Братья? Переживут как-нибудь.

Забудут обо мне через месяц.

Внизу царила темнота, ни огонька. Нет, вру: над южными воротами горели два факела. А может, масляные фонари, не разобрать. В смутных бликах я различил человеческие силуэты. Бронзовые отблески на груди – стражники.

Как быть? В городе я тайных троп не знаю, дыр в стенах – тем более. Через стену? А что? Эфирские стены я помнил. Одно название! Это вам не акрополь. Перелезу, решил я. Дам крюка, чтобы от ворот не увидели, выйду на дорогу – и вперед, через Аргос и Тегею до самого Пилоса. Или лучше через Микены? Ладно, там видно будет.

Я начал спуск. Время от времени из-под сандалий вылетали камешки, с шуршанием катились вниз. Поначалу я всякий раз замирал, но вскоре перестал. Никто не услышит, спят все. А до ворот со стражей далеко.

К счастью, темень оказалась не такой непроглядной, как это казалось сверху. Переулками я протискивался в намеченную сторону. Волнами накатывали запахи: сушеная рыба, пряности, отхожее место, кислое вино, замоченные кожи, конский навоз. Знай я город получше – чутьем бы определил, где нахожусь. А толку? Вот я миновал кожевенную мастерскую, справа – лавка торговца рыбой, слева – постоялый двор. Как это поможет мне добраться до стены?

Никак.

Может, я хожу по кругу, а?

На постоялом дворе фыркнула, всхрапнула во сне лошадь. Отозвалась собака: лениво гавкнула, умолкла. Я старался двигаться как можно тише, но подошвы сандалий предательски щелкали на камнях, шлепали, чавкали, если под ногами оказывалась грязь. Эхо отражалось от стен, разносилось отсюда до островов Заката.

Только глухой не услышит!

В Эфире, похоже, жили одни глухие. Никто не проснулся, не вышел посмотреть, кто это шастает по улицам глубоко за полночь. Здесь на меня тоже было всем плевать.

Когда передо мной внезапно выросла стена, я поначалу решил, что забрел в тупик. Сунулся вправо, влево. «Да это же городская стена, – с опозданием дошло до меня. – К ней я и шел!» Перебросив дротик на ту сторону, я принялся карабкаться по камням, вкривь и вкось выступавшим из кладки. Раз-два – и мы уже наверху. Теперь свесимся на руках…

Прыжок!

Земля чувствительно толкнулась в пятки. Я не удержался на ногах, упал. Рука нащупала дротик. Хорошо еще, не напоролся, Посейдонов сын! Сын? Владыки морей?! Ха!

Табунщики наплели, дураки подхватили. А я, самый главный дурак, поверил! Ну, лошадник. И что с того? Главк Эфирский тоже лошадник, а сам сын Сизифа. Кто-то поет, кто-то на кифаре мастак. Я вот – с лошадьми. Если Эвримеда мне не мать, о Посейдоне можно забыть. Был бы Посейдон мне отец, помог бы с Химерой, с Гермием, встал бы за меня горой, девятым валом…

И вообще.

Я никто, я ничей. Уйду и гнев богов от семьи уведу. От семьи, которая мне не семья.

Оглядевшись, я двинул напрямик, срезая путь. Ну как – напрямик? Спотыкался о камни, обходил валуны, когда они без предупреждения вырастали передо мной, прикидываясь спящими чудовищами. Налетишь, разбудишь – тут-то тебе и конец! Один раз все-таки налетел, рассадил коленку, зашипел и потопал дальше. Забрел в заросли: хорошо, миртовые, судя по аромату. Угоди я в кусты можжевельника, так бы легко не отделался. Я все шел и шел, а дороги все не было и не было.

Что это? Тропа?

Идти стало легче. Тропа – хорошо, но где дорога? Промахнулся, заплутал? Развиднеется, заберусь повыше, высмотрю, что да как. Делов-то!

Подвернулась нога. Упал. Встал.

Заморгал, как спросонья. Протер глаза. Ныл ушибленный палец. Спросонья?! Это я что же, на ходу сплю? Вокруг – заросли. Луна серебрила ветви и листву деревьев, свет увязал в густом подлеске, не в силах пробиться дальше. Вокруг слышались подозрительные шорохи, шелест, писк. Стрекотало, трещало, ухало. Филин? Захлопали крылья; умолкли. До боли в пальцах я сжал дротик. Вперед! Несмотря на усталость, я едва сдерживался, чтоб не припустить по тропе бегом. Когда выдохся, пошел медленней.

А лес все не кончался.

Наконец деревья поредели. Я выбрался на гребень холма. Светало: так, самую малость. Все было серым, зыбким – ничего не разглядишь, хуже чем ночью! Мутный кисель затопил мир. В нем тонули низины и кусты. Кроны деревьев выступали из мглы призрачными островками.

Глаза отчаянно слипались. Встанет солнце, тогда и осмотрюсь. От Эфиры я далеко ушел, не найдут. Спешить некуда.

Дерево. Буря сломала, выворотила. Под узловатыми, торчащими к небу корнями – нора, устланная сухой древесной трухой. Она показалось мне уютнее, чем постель во дворце. Пристроив рядом дротик, я улегся. Подтянул под себя ноги, сунул озябшие ладони под мышки.

Заснул мгновенно.

По лицу кто-то полз.

С воплем я подскочил, смахнул тварь со щеки. Змея?! Гусеница: толстая, бледно-зеленая. Тьфу, пакость! Но главное – не змея. Не змея!

Нежно-розовое, будто спросонья, солнце поднималось на востоке. Туман редел под его лучами. Мир стремительно наполнялся красками и жизнью. Проснулись птицы, в воздухе мелькали стрекозы, потрескивали слюдяными крыльями.

Комары тоже проснулись.

А может, и не ложились. Руки, ноги, левая щека – все, что не было ночью прижато к земле или прикрыто хитоном, отчаянно чесалось и зудело. Тело как деревянное. Ныли спина и ноги. Я начал прыгать и махать руками, чтобы разогнать кровь и согреться.

Разогнал. Согрелся.

Пару раз метнул дротик шагов на двадцать, в замшелый пень. Оба раза попал в шишковатый нарост. Меткость моя, хвала богам, никуда не делась. Туман истаял, с холма я разглядел дорогу на Аргос. Далековато она отсюда! Круто я в темноте к востоку забрал!