– Пришла? – изумился Гефест. – Ко мне?

Афина кивнула:

– Пришла. К тебе.

– Своей волей? Не по приказу?!

– Своей волей.

– Я сейчас, – засуетился бог-кузнец. – Я мигом…

Он хлопнул в ладоши. Золотые слуги-изваяния сорвались с мест. Казалось, под металлом забились сердца, ринулась кровь по жилам. Боятся хозяйского гнева, поняла Афина. Мертвые, рукотворные, а боятся. Ну да, гнев тяжел, а молот тяжелее.

Знаю, пробовала.

Не двигаясь, сама уподобясь статуе, богиня ждала, пока накроют стол и приготовят пиршественные ложа. Втайне она радовалась, что застала Гефеста здесь, в главном зале его подземного дворца, вместо того, чтобы спускаться за ним в кузню. Гефест не пытался поддерживать разговор, за что Афина была ему признательна. Вместо этого он велел принести таз с водой, сбросил кожаный, прожженный во многих местах фартук, который носил не только во время работы, и поковылял к тазу. Две прислужницы подхватили хромого господина под руки. Прислужниц ковали из золота тщательнее других, а в местах, отмеченных особым вниманием мастера, украсили драгоценными камнями в изящных розетках.

Мылся Гефест долго, не смущаясь присутствием Афины. А может, поэтому и мылся дольше обычного – фыркал, пыхтел, обтирался губкой. Обнажившись по пояс, он оставил на себе лишь юбку из жесткой ткани, к ношению которой пристрастился после бегства в Черную Землю. Когда Гефест стоял на месте, колченогость сына Зевса и Геры не так бросалась в глаза. Зато мощью телосложения он мог удивить кого угодно – даже Посейдон, тот еще здоровяк, рядом с племянником выглядел убого.

Афина ждала, не торопила. К счастью, Гефест не вздумал наряжаться по-праздничному. Просто махнул прислужницам рукой, и те задрапировали его могучий торс в легкий гиматий с багряной каймой по краю. Хитоном, надеваемым под плащ, Гефест пренебрег.

– Ты ложись, угощайся…

С красноречием у хозяина было туго.

Афина прилегла, потянулась за чашей, сделала глоток. Слуги заранее наполнили чашу вином: густым, терпким, похожим на сладкую кровь. Нектара и амброзии здесь, под землей, не подавали, в отличие от более привычных Афине олимпийских пиров.

– Хорошее вино, – красный от смущения, Гефест возлег напротив. – Этот афинтитес[63] мне доставляют с Крита. Критяне мне обязаны, я сделал для них Талоса, медного стража. У него гвоздь в пятке. Знаешь, зачем?

– Зачем?

– Если гвоздь вынуть, Талос умрет. Я долго думал, какое место сделать уязвимым. По-моему, пятка – лучший выбор. Какой дурак станет стрелять врагу в пятку? В нее еще поди попади! А сам Талос к своей пятке никого не подпустит… Ты согласна?

Афина кивнула:

– Я согласна. Пятка – отличное решение.

– Ты пей, это вкусно. Я им еще выковал трехголового пса. Золота ушло – страшно вспомнить. А им хоть бы хны! Эти критяне богаче всех. Обещали мне храм поставить, но все откладывают. У них на Крите виноград замачивают в морской воде. Слыхала, чем они осветляют вино?

– Не слыхала, – вежливо ответила Афина, поощряя собеседника.

– Золой и молоком. На Хиосе предпочитают белую глину, но тогда вино горчит. От полыни оно горчит правильно, а от глины – не очень. Почему ты не пьешь?

Афина сделала еще глоток:

– Я пью. Прекрасное вино.

– Полыни не многовато?

– В самый раз.

Ремесленник, подумала Афина. Ни о чем не может говорить, кроме как о ремеслах. Помнит, что я ткачиха; полагает, мне интересен такой разговор. Велел подать афинтитес, желая сделать мне приятное. Я и это вино – тезки. Тонкий намек для такого, как он.

– Ты же пришла не для того, чтобы возлечь? – внезапно спросил Гефест. – Я имею в виду, возлечь со мной? Не для пира?

– Не для того.

Афина решила быть честной. Ложь могла провалить всю затею.

– Жаль, – огорчился Гефест. Ему не надо было решаться на честность. Гранича с простотой, честность была его природой. – Я думал, ты из этих женщин.

– Из каких?

– Которые любят насилие. Для виду сопротивляются, а на деле любят. Потом приходят, просят еще. Я надеялся…

– Кто тебе сказал такую чушь?

– Жена.

– Афродита?! Что она понимает в насилии?

– А что ты понимаешь в любви?

Удар попал в цель. Когда он этого хотел, Гефест бил без промаха.

– Меня дважды сбрасывали с Олимпа, – в бороде кузнеца мелькнула усмешка. Казалось, горный склон, поросший густым лесом, приоткрыл зев черной пещеры. – Оба раза я падал на ноги, а не на голову. Я калека, но ты зря считаешь меня дураком. Тебя зовут Девой, Воительницей, Стражем Городов. А меня? Я Амфигей, Хромой-на-обе-ноги. Киллоподион – Кривоножка. Кандаон – Пылающий. Я не только молотобоец, помнишь? Забыла, да? А вот отец не забыл, нет…

Возбуждение не превратило его в оратора. Но обычное косноязычие куда-то делось.

– Я все-таки бог огня. Любой огонь – я, даже если это Тифонов огонь. Никто другой не сумел бы превратить это пламя в молнии. Говори, чего ты хочешь. Если смогу, я сделаю.

– Почему? – не удержалась Афина. – Ты ведь еще не знаешь, о чем я попрошу. И знаешь, что я не расплачусь за помощь. Той платы, которой ты жаждешь, у меня нет. Я не люблю бессмертных.

Она сама не знала, как вырвалось это признание.

– Я тебе должен, – Гефест взял утку, жареную в меду, с хрустом разорвал пополам. – Ты приходила ко мне. По приказу отца, да. Дралась со мной до утра. Но ты пришла, а остальное неважно. Я и не рассчитывал на большее. Ты не любишь бессмертных? А за что нас любить? Афродита тоже не любит, представляешь? По-моему, она вообще никого не любит. Со всеми спит и никого не любит. Говори, я слушаю.

И он вгрызся в птицу.

– Цепи, – решилась Афина. – Золотые цепи, которыми сковали Зевса. У тебя сохранился обрывок? Ты бережлив, ты не разбрасываешься полезными вещами. Если нет, ты можешь выковать что-то вроде этих цепей?

Гефест ел утку. Афина ждала. Ждать пришлось долго.

– Когда мы бежали от Тифона в Черную Землю, я превратился в быка. Представляешь?

Сказать по правде, Афина надеялась на другой ответ, но пришлось довольствоваться этим. Мудрость подсказывала, что Гефеста лучше не перебивать. Военная стратегия была согласна. Если кого-то, подобного Гефесту, оборвать на середине речи – он начнет с начала и не остановится, пока не дойдет до конца.