отчуждение. Но едва Андронов оставался один, уезжая в командировки, как с каждым днем все сильнее им овладевала тоска, в которой он сначала не отдавал себе отчета. Наконец, понимал, что жить одному не под силу, и тогда считал дни и успокаивался, лишь опять увидев ее. Он пытался быть сдержанным, не отвечать на мелочные уколы, не вступать в бесплодные споры, грозившие окончиться ссорой. Ненадолго!..

Пожалуй, серьезные осложнения начались как раз из-за матери, начались давно, Виктор начал ходить в школу. Нелегко было матери. В первый год войны Пелагея Никандровна получила «похоронную» на мужа, он погиб под Москвой. Не вернулись и братья, Алексей, Константин и Василий. Сестра Аня жила с мужем и ребенком в крохотных комнатках в бараке, сохранившемся еще со времени строительства завода. Александр настоял, чтобы мать жила с ними, благо и квартиру получили в новом доме на правом берегу водохранилища. Александр уходил на завод на час раньше Лиды, работавшей в заводской лаборатории. Мать, встав с рассветом, готовила ему завтрак поплотнее, шла за ним к двери в передней, стараясь не шуметь, не будить невестку, шепотом прощалась и тянулась поцеловать в щеку, как делала в то давнее — да уж и не такое давнее! — время, когда провожала Александра в школу, а потом в ремесленное училище. И жили-то в то давнее-недавнее время в бараке, в маленькой комнатке, одной на шестерых, а согласие в семье помогало легче переносить и тесноту, и холод, и неустроенность жизни первых лет строительства завода…

Вспомнив мать, Андронов украдкой тяжело вздохнул. Теперь уж что же… теперь какой-нибудь день остался… Он давно заметил, что легче переждать год до встречи с родным человеком, чем самый последний, еще отделявший тот год день.

А сон все не шел, и та давняя-недавняя жизнь не давала покоя…

Проводив на завод сына, Пелагея Никандровна собирала в школу внука. Только для Лиды не смела ничего сделать, невестка готовила себе завтрак сама. Пелагея Никандровна ловила ее неприязненные взгляды, чувствовала себя лишней и уходила из кухни. Однажды, когда Лидии Кирилловны не было дома, мать сказала, что невестка запретила ей готовить завтрак для Александра и провожать его по утрам. «Ревнует, — сказала с горечью Пелагея Никандровна. — Мать к сыну ревнует…» «Ну и что? — сказал с беспечностью Александр. — Не хочет, чтобы ты рано вставала. Подумаешь, какая тут трагедия! Тебе же будет лучше»… Мать покачала головой и тяжко вздохнула. «Так и она не станет тебя провожать, — сказала Пелагея Никандровна. — А разве ты сам за собой присмотришь? Знаю я тебя, выпьешь чаю и побежишь на работу не евши…»

С тех пор Александр стал сам себе готовить с утра. Уставал на заводе, у печи, просыпался в обрез перед самым уходом, наскоро кипятил чай, наскоро выпивал его, закусывая бутербродом с маслом или колбасой, а то и куском хлеба без всего, и бежал к двери. Мать не спала, сидела в своей маленькой комнатке и вздыхала там, не смела выйти к сыну, не хотела ненужных разговоров с невесткой, боялась, как бы не попросили ее прочь. Внук Витя привязался к ней, рассказывала она ему сказки, гуляла с ним, играл он в ее комнате на коврике. Прогнали бы ее, как бы отозвалось это в его сердчишке?.. Мальчика жалела, а не себя.

Все это Александр узнал от матери, когда Лида добилась своего, выжила свекровь под благовидным предлогом: сказала, что надо ей перебраться к дочери, помогать ухаживать за ребенком, а они и сами проживут. «Приревновала к внуку… — сказала мать. — Ревность жить ей мешает, Сашенька, ревность ее одолела… Места у Ани мало, но уж я лучше на сундуке буду спать, чем попреки слушать за любовь мою к вам… Вот не думала никогда, что любовью попрекать можно». Александр решил было повернуть по-старому, оставить мать у себя, сказал, что не даст ее в обиду. Но мать отказалась остаться.

Да, вот так всегда и получалось, Лида умела добиваться своего, как будто и не она, а другие хотели того, к чему на самом деле стремилась сама. Будто уступала, смирялась перед чьим-то желанием насильно заставить ее поступать так, как ей будто и не хотелось…

Сколько Вите потом ни запрещалось навещать бабушку, ничего не помогало. В конце концов Андронову пришлось вмешаться, он встал на сторону сына, сказал, что право любить ничем не затопчешь, и сам потом был не рад: в доме наступил ад кромешный. Лида не давала ему покоя ни утром, ни вечером после работы. Он готов был на время уйти из дому, а куда пойдешь? Рассказал матери, как они живут. Слушала Пелагея Никандровна и покачивала головой, смотрела куда-то перед собой. «Любишь ты ее, Сашенька, — сказала мать. — Любишь и никуда не уйдешь, как бы она с тобой ни обходилась. И нельзя тебе уходить, самого себя сломаешь. О Вите надо подумать, с малолетства не отнимать у него любви к матери. А что делать, и сама не пойму. Запрещала ему приезжать, ругала, уговаривала… ничего не помогает. «Это, говорит, мать тебе велела».

Как-то вечером, когда Лида опять завела свои разговоры о дурном влиянии свекрови на сына, Александр стукнул кулаком по столу, расплескал чай на скатерть, не помня себя, крикнул: «Одумайся! Сына теряешь. Одумайся, пока не поздно…» Лида отпрянула, никогда муж не позволял себе такого. И слова его, и гнев ошеломили ее, несколько дней они жили молчком. Постепенно наладилось. И семейная жизнь пошла как будто прежним, давно установившимся порядком. Были и светлые минуты, были и ссоры. Но именно с тех пор и стало закрадываться в душу Андронова ощущение постоянного внутреннего протеста — то самое, которое не давало ему спать и сейчас. Но сон все же сморил его…

Встал Андронов по издавна укоренившейся привычке рано и ушел из номера в носках, прихватив туфли, пиджак и плащ, не хотел тревожить Лиду. Обулся уже в коридоре перед дверью. Наскоро выпил чашку кофе в какой-то стеклянной, по последней моде, забегаловке и заспешил в свое учреждение. Написал заявление, что по семейным обстоятельствам должен отказаться от покупки «Волги», и тогда только, выйдя на шумную залитую неярким осенним солнцем улицу, с облегчением вздохнул. Слишком много неприятностей пережил он с этой машиной и от многих в будущем разом избавился. Ни за какими фруктами на Юг ездить он не стал бы, а даром это бы ему дома не прошло.

Тут же отправился в кассу Аэрофлота и купил билеты на ночной рейс. Нечего рассиживаться в столице, достаточно было