Хельга пододвинула председателю том дела и подождав, пока он прочитает и поднимет на неё глаза, продолжила:

– Теперь Вы понимаете, что она может умереть прямо в судебном зале, или по пути в автозак, или в следственном изоляторе и убийцей все будут считать и называть меня?

Она всё про своё здоровье знает и понимает, что рискует умереть каждую минуту, чем Вы думаете с Пузенко ещё её напугать? Уверена, что мэр давно знает состояние здоровья Стариковой, потому и дал такую команду Вам, а через Вас мне. Определитесь теперь, зная правду, Вы лично хотите её убить? Пузенко в любом случае будет в стороне. А мне это клеймо не надо на всю мою жизнь. Вы оба с краю и не при чём, а мне все шишки осуждения и грех на душу? Нет уж, составьте мне компанию хоть Вы. Пишите собственноручно, что приказываете мне вынести постановление о заключении Стариковой под стражу за нарушение мер пресечения. Приказ будет у меня. Если Старикова выживет, я его порву, а умрёт, я его обнародую и хоть славу палачей поделим пополам. Кстати, крайний раз отказ Стариковой от госпитализации по показаниям был неделю назад. Я в гестапо одна не нанималась. Сейчас иду в процесс, как пойду в совещательную, то зайду за приказом.

Поднимаясь со стула Хельга мельком взглянула на монитор, в котором в квадратах менялось изображение и вдруг камера крупно показала лицо Миры Евсеевны, а за ним встревоженное и какое-то застывшее лицо её мужа. Старикова неподвижно полулежала, опершись спиной на супруга и глаза её были закрыты. Хельга испуганно прикрыла рот ладошкой, но краткий возглас высокой нотой вонзился в потолок кабинета, заставив председателя вздрогнуть. Хельга круглыми от ужаса глазами смотрела на экран, где сменилась картинка и молчала, чувствуя, как по спине побежал холодный пот.

В чувство её привёл холодный стакан с минеральной водой, который ей в руку пихал председатель. Трясущейся рукой Хельга поднесла стакан к губам и судорожно сделала несколько глотков.

– Ты там чёрта с рогами увидела что ли ?– неуклюже пошутил председатель, и она выдавила из себя, медленно опустившись обратно на стул:

–Там Старикова была как мёртвая. Пошлите проверить что с ней, я никуда не пойду.

Председатель метнулся в приёмную и, отдав распоряжение секретарю, прикрыл дверь кабинета и присел на стул рядом с Хельгой, тяжело бросив сцепленные руки на стол. Они оба молчали. Минуты, казалось, растянулись до бесконечности, когда в дверь легонько постучали и раздался голос секретаря приёмной с вопросом можно ли войти. Хельга перевела глаза на председателя, но тот сидел неподвижно, наклонив голову и его напряжение выдавали побелевшие костяшки сцепленных пальцев. Дверь немного приоткрылась, и Светлана Сергеевна сообщила, что со Стариковой уже всё в порядке, муж дал ей лекарство, а от вызова скорой помощи она сама отказалась.

– Так мне вызывать врачей, Валерий Михайлович или нет?– уже в третий раз спросила секретарь, когда председатель, наконец, отмер и с шумом выдохнул из себя воздух. Он медленно поднялся, опираясь руками о стол и побрёл к рабочему креслу.

Хельга продолжала сидеть, внимательно наблюдая за председателем, как бы ожидая его команды или решения, но услышала в свой адрес лишь неуместную банальнейшую реплику из скабрёзного анекдота:

– Ни и чего сидим, кого ждём ?

Хельга вопросительно приподняла брови и тут же получила в дополнение :

– Эта старушенция взрослая девочка. Жизнь и здоровье- это её личное дело, и если она не считает нужным прерываться на лечение, то почему мы должны озаботиться её проблемами? Решила Старикова умереть геройски в суде, пусть умирает, нам какое до этого дело? Идите и работайте! Это всех касается, вопрос закрыт!

Секретарь за дверью испарилась, а Хельга встала и пошла на выход, но у двери остановилась и, обернувшись, твёрдо и решительно напомнила о своём условии. Она уже не слышала ответ, резко закрыв дверь и оставив последнее слово за собой. Внутри всё кипело от раздражения и злости настолько, что она, минуя свой кабинет и секретаря, вперёд участников процесса и слушателей влетела в зал заседаний, кинув дежурному судебному приставу указание пригласить всех в зал и вызвать секретаря заседания. Пока все собирались, Хельга, прикрыв глаза, наблюдала за подсудимой, которой муж занёс оба рюкзачка, и из одного Мира Евсеевна спокойно доставала документы, копии томов уголовного дела, ручки, очки и диктофончик, твёрдой рукой раскладывая всё по удобным ей местам. Второй рюкзак стоял в стороне, был плотно набит и не надо было обладать экстрасенсорными способностями, чтобы понять, что там лежат вещи в тюрьму, как не назови место, где эту женщину будут содержать под стражей, чего требуют все очень заинтересованные в этом лица. Эти самые лица жаждали жестокой расправы за причинённые им этой принципиальной женщиной неудобства на их тёплых местах, в начальственных креслах и кабинетах, которая за все эти десятилетия ничего и никогда не вытребовала лично для себя или своих близких, не заработала на своей правозащитной деятельности сколько-нибудь приличных денег, вечно сбивая в городе расценки на юридические услуги, хотя могла иметь миллионы, не рвалась в политику. Старикова просто защищала горожан, помогая обуздать зарвавшихся чиновников или нерадивых медиков, хозяйственников, сотрудников полиции и прокуратуры со следствием, одновременно разрешая в судах сложнейшие пенсионные дела, споры между наследниками, бывшими родственниками и супругами, работягами и работодателями. И вот теперь именно она, Хельга Борисовна Симова должна услужить откровенным мерзавцам, сводящим с помощью своих властных возможностей счёты с честным человеком, и фактически вынести смертный приговор этому редкому представителю практически вымершей части российского общества, которого хочется иметь в своих друзьях, потому что с такими надёжно, тепло и ничего не страшно. Такие люди никогда не скажут, что им некогда, что они не могут, что не сейчас, что хотели бы, но им нечем помочь, такие бросают все свои дела и просто начинают решать твою проблему, щедро тратя не только своё время, деньги и силы, но и здоровье, иногда подвергая себя реальным рискам , даже не думая об этом. Многие ли сейчас способны на такое искреннее самопожертвование, не только не требуя ничего взамен, но даже не думая ни о какой благодарности? Бледное лицо Миры Евсеевны Стариковой буквально отливало синевой, которой с утра не было, но она была абсолютно спокойна и в этом спокойствии была не смиренная покорность судьбе, а готовность принять очередной бой, хотя она явно понимала, что бой предстоит не просто не равный, он однозначно проигрышный для неё,