а может быть и последним. Хельгу словно обдало морозом от этого предположения, и она зябко передёрнула плечами.

Наконец всё заняли свои места и Хельга начала судебное заседание, предоставив слово надзирающему инспектору. Та бодренько и радостно зачитала перечень яко бы допущенных поднадзорной нарушений мер пресечения. Прокурор поддержала основания изменения меры пресечения на заключение Стариковой под стражу, и судья предоставила слово подсудимой. Она видела, что Мире Евсеевне тяжело давать показания стоя, но, чтобы заглушить в себе голос совести и презирая себя за трусость, Хельга начала разгонять в себе неприязнь к этой дурной старухе, каждое слово которой, произнесённое громким и чётким голосом, обвиняло и уличало именно её, которая тогда, в марте, лишила её смысла жизни. Она прямо так, глядя на судью в упор, и сказала:

– Чем Вы можете меня наказать больнее, если 16 марта 2022 года Вы, именно Вы, лишили меня радости и смысла жизни, запретив общение с дочерью и внучкой ?

Хельге и самой было тошно вспоминать об этом своём решении в угоду подружке. Но ведь Старикова сама во всём виновата. Ну что ей стоило просто перестать выпускать свои ролики после того, как в её квартире при обыске всё перевернули, а её саму унизили, как могли в заказных комментариях к сообщениям пресс службы следственного комитета, растиражированного провластными СМИ? Через пару месяцев, взяв с неё обещание больше не открывать рот против власти всех уровней, следователь закрыл бы дело в связи с деятельным раскаянием и не было бы уже ни мер пресечения, ни этого суда. Конечно после такого публичного унижения о Старикову вытерли бы ноги все, кому не лень, включая тех, чьи надежды она похоронила в судах, но у неё никто не отобрал бы практику, она могла бы писать свои книжки, рисовать картины, заниматься с внучкой и, главное, просто жить.

Хельге не надо было слушать возражения Миры Евсеевны, которые она, в годами отработанной манере, разложив всё по полочкам, подкрепила и положениями закона, и доказательствами, потому что полный бред оснований заключения под стражу был очевиден и первокурснику юридического факультета, но результат постановления был предрешён и это понимали все, включая подсудимую, поэтому она и пришла в суд, уже собрав вещи для заключения.

Хельга завершила рассмотрение по существу и стремительно покинула зал заседаний, усиленно избегая направленных на неё взглядов.

В нарушение процессуальных норм, предписывающих удалиться в совещательную комнату для исполнения текста постановления о замене мер пресечения Мире Стариковой, она вошла в кабинет председателя суда, который оказался пуст, и решительно уселась на стул, плюхнув тома уголовного дела на стол перед собой. Влетевшую за ней в кабинет Светлану Сергеевну Хельга попросила связаться с председателем и передать ему, что судья Симова не выйдет из его кабинета до исполнения известного ему условия, даже если ей придётся в нём поселиться.

Валерий Михайлович появился минут через тридцать и влетел в кабинет с широкой улыбкой на лице. Он с довольным видом развалился в рабочем кресле и, налив себе в стакан минералки, поднял его, как тостующий, громко возвестил:

– За нашу победу !– и залпом выпил содержимое, демонстративно занюхав рукавом, как будто махнул водки.

Хельга молчала, и председатель с удовольствием, смакуя детали, явно довольный собой, пересказал действо в кабинете мэра, куда он потребовал собрать начальников и руководителей подразделений, задействованных так или иначе в уголовном преследовании Миры Стариковой. Со слов Валерия Михайловича, озвучившего требование Хельги, только уже для себя, совещание напомнило заседание Совета безопасности Российской Федерации от 22 февраля 2022 года, правда, как господин Норышкин выступили все поголовно, потому что никто не желал ставить подпись под требованием заключить Миру Старикову под стражу, включая самого затейника всей этой камарильи, как назвала суету вокруг неё сама теперь уже подсудимая, мэра Пузенко. Одно дело, когда о его заказе в своих роликах говорит живая Старикова, кто верит, а кто нет, а другое, когда в случае её смерти от преследования за правду, обнародуется документ, с фактическим требованием её убить с его подписью. На совещании прозвучали совсем крамольные мысли, что не известно, что ещё будет с властью завтра, дела-то совсем плохи, вдруг Старикова Мира в своих прогнозах права, и тогда я с них требую собственноручно каждого подписать себе любимому приговор. Короче, решено пока Старикову оставить на прежних мерах, а там видно будет. Иди, революционерка, отпускай старушку домой. Как там нас твоя подсудимая именует? Дворцом Кривосудия? Пусть так, по крайней мере хоть не гестапо.

Выскочив из лифта, Хельга опять натолкнулась на взгляд мужа Стариковой, который ждал жену в холле, потому что ещё не был допрошен в качестве свидетеля по делу и поэтому не мог находиться рядом с супругой. На этот раз он вдруг широко улыбнулся ей, видимо угадав по глазам, что всё будет хорошо, и она непроизвольно улыбнулась в ответ, пряча улыбку под медицинской маской.

Зачитав постановление, которое вызвало бурное возмущение надзирающего инспектора и недоумение на лице государственного обвинителя от прокуратуры, Хельга, проходя мимо подсудимой, заметила, что она достаёт из рабочего рюкзачка крест на длинной цепочке и надевает его себе на шею.

Уже находясь в своём кабинете, работая над очередным уголовным делом, Хельга услышала рассказ своего секретаря, что было в зале суда перед её возвращением из совещательной. Старикова подошла к мужу, и они обнялись, прощаясь, потому что судебный пристав, присутствовавший в зале суда, на вопрос подсудимой дадут ли ей проститься с мужем, который будет в фойе, ответил, что это решит конвой, но скорее всего нет, так как её поведут через зал, а не через фойе. Старикова попросила позвать мужа, и они простились сдержанно, но так нежно, что промолчали даже инспекторша с прокуроршей, слушательницы зашмыгали носами, а мужчины резко помрачнели. В зале повисла напряженная тишина. Мира Евсеевна что-то тихо сказала сначала мужу, подтолкнув его к выходу, а потом одной из присутствующих дам, показав на рабочий рюкзачок и сняла с себя золотой крест на длинной цепочке и украшения с рук и из ушей, сложив всё в наружный карман рюкзачка и отодвинула его в сторону слушательницы.

– Я сначала не поняла, почему она сразу рюкзак не отдала мужу, а потом увидела, что она в него после заседания убрала ещё и диктофон, и телефон, лежавшие на столе до конца оглашения постановления. Да и не хотелось ей, видимо, без нательного креста ,лежащего рядом, слушать постановление о заключении под стражу, которое ждали все.

Меня, когда судья отправила собирать всех