Открылась больная, кровоточащая лихачевская душа. Лихачев в этих записях так откровенен, что рассказывает даже свои сны:

«…Сажусь в машину с Зиной, и вдруг вижу — не Зина, а Вера!»

…Дочка Зина, действительно, очень похожа на маму!

Другая запись Лихачева:

«…B 1982 году на поминки 11 сентября во сне появилась Вера. „Будут пирожки с мясом!“ — но слово „поминки“ не сказала… словно не хотела признавать, что ее уже нет… На Комарове кое кладбище приехал целый автобус от Академии художеств… Могила была очень красивая, и Игорь Александрович Бартенев восхищался крестом (деревянным)… Были пирожки с капустой, самодельная вкусная семга, миноги, индейка, рыбное заливное. Все очень хорошо говорили о Вере. Подчеркивали ее воспитанность, ум, такт, лучезарность, женственность, приветливость к людям, к молодежи и ученикам. Когда выходили ее книги и статьи, они всегда поражали серьезностью. Не подозревали в ней столько воли, смелости, способности к борьбе и умения сохранять спокойствие. Ее хорошие отношения с иностранными учеными объяснялись ее женственностью, воспитанностью, умением себя держать, интеллигентностью. После печальных тостов, когда пора уже было уходить, поднялся общий интересный разговор. Лучше всех о Вере говорили — Дмитриев, Юзбашьян, Медведев, Гривнина, Бартенев (сказывается все же дворянское воспитание)».

Еще одна запись Лихачева:

«Сегодня 2 мая. В этот день Вера всегда выносила кресло в сад — даже если еще лежал снег. Садилась в кресло и, закрыв глаза, загорала. Когда не смотрели на нее, лицо ее делалось скорбным и усталым. Сколько ей пришлось пережить!»

И Дмитрию Сергеевичу — тоже.

…Написание истории семьи Лихачевых продолжил автор не совсем «ожиданный»: внучка Зина. Наверное, неслучайно мудрый и проницательный Лихачев именно ей завещал свою «тайную папку». И записки Зины явно подсказаны «тайной папкой», завещанной ей. Именно она продолжила описание семейной жизни Лихачевых — так же пронзительно и откровенно, как ее дед.

Нелегко в детстве остаться без мамы. Трагедия ужасна еще и тем, что не заканчивается сама собой, а неизбежно прорастает в будущее, губит и его. Наблюдательнейший Даниил Александрович Гранин рассказывал мне: «Когда мы узнали о несчастий, собрались с Риммой и поехали к Лихачевым. Дмитрий Сергеевич сначала не мог говорить. Потом все же взял себя в руки и заговорил — о том, какая замечательная была Вера: умная, талантливая, красивая, как ее все любили и уважали. Он говорил очень долго — и вдруг Мила встала и вышла из комнаты».

Трагедия с Верой ударила и по второй дочке. Всеобщее внимание и любовь к Вере, вызванные ее гибелью, вдруг стали обижать Милу: «А она что? Ничто?» Некоторые близкие говорят, что для обид ее были основания: Дмитрий Сергеевич больше внимания уделял Вере, оказавшейся более способной, добившейся больших успехов в науке. Но это, скорее, домыслы. После гибели Веры Мила стала для отца опорой в жизни, помогала ему во всем, когда он уже ослабел, ездила с ним за границу, была рядом с ним в самых трудных, ответственных делах. Но какая-то ревность, похоже, осталась. И отразилась она больше всего на той, что больше всех походила на Веру — ее дочке Зине. Воспоминания Зины были опубликованы только в юбилейном лихачевском 2006 году, в журнале «Наше наследие».

Начинает она с ранних воспоминаний: как они с ее другом детства Васей Кондратьевым, сыном академика, строили песчаные крепости на берегу залива в Комарове.

Внучка Зина вспоминает деда еще относительно молодым, веселым. Даже о Соловецком лагере он рассказывал весело, все это выглядело почти как сказка: заключенные построили из белого кирпича огромного слона (СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения), и на слоне была выложена красным кирпичом буква «У», что означало — управление. Управление СЛОНА. Зине тогда казалось — по рассказам деда, — что это такая веселая игра, а Соловецкий лагерь — это нечто вроде пионерского.

Но главная часть ее воспоминаний относится к более позднему времени, когда вся семья Лихачевых собралась в квартире на зеленой окраине города, на Втором Муринском проспекте, у парка Лесотехнической академии.

Лихачеву, с большим его семейством, предлагали и другие квартиры — например, в знаменитом старинном Доме академиков, сплошь увешанном мемориальными досками, на углу набережной и 7-й линии Васильевского острова. Выбирая квартиры — мы выбираем жизнь, а не только какие-то стены. Дом этот был совсем близко от Академии художеств, где потом Зина стала учиться, и приезжая сюда со Второго Муринского, она чувствовала себя, как признавалась сама, «девочкой из провинции». А если бы они жили возле Академии, с видом на Неву… Было бы все по-другому? Уже не узнать.

Решал все Дмитрий Сергеевич — и никто с ним не спорил. Ему эта квартира в престижном Доме академиков не понравилась. Другим, может быть, эта квартира и добавила бы важности. Но Лихачев был этому чужд. «Я не типичный академик! — говаривал он. — …Чванства нет». Так что критерии были другие. Как пишет в своих воспоминаниях Зина: «Квартира показалась слишком темной. Сам дух Васильевского острова, с его уходящими в вечность туманными линиями, темными подворотнями и сомнительными обитателями был ему не близок».

Как всегда в этой семье, все подчинялись «патриарху» — он искал спокойное место для работы, не перегруженное излишними эмоциями (как Васильевский), — и нашел: выбрал квартиру на окраине города, на Втором Муринском проспекте. Что слишком далеко от «петербургских мест» — его это не волновало, он за свою долгую жизнь был уже «переполнен Петербургом», знал все необходимое для его работы, а что девочки вырастут на окраине — это казалось не таким важным. Дмитрий Сергеевич достаточно заботился о их воспитании, занимался ими непрестанно!..

А квартира на Муринском была действительно просторной, светлой. Были и гостиная, и кабинет Дмитрия Сергеевича, и комнаты для дочек с мужьями и внучками.

У Дмитрия Сергеевича был культ семьи, в ней он старался найти успокоение от невзгод.

Зина вспоминает свое любимое место в квартире — под письменным столом деда, возле корзины для бумаг. Она был медной, вставленной в настоящую, шершавую ногу слона. Мечтательно обняв ее, Зина погружалась в счастливое созерцание. «Запах герани, пыль, кружащаяся в солнечном свете, запертые за стеклом красивые книги»… Не случайно потом Зина выбрала профессию художника книги.

Книг было множество — в шкафу, на столе, на креслах. Лихачев восклицал в отчаянии: «Я погибаю от книг!» Кроме книг, нужных для работы, были еще подаренные книги коллег, книги, на которые требовалась рецензия, отзыв. Но главное в его кабинете — это собранная им огромная библиотека. В ней были, например, все издания «Слова о полку Игореве». Книги, по разрешению Дмитрия Сергеевича, можно было брать — но по прочтении обязательно ставить на место. Зина вспоминает весьма грозный крик деда: «Где Достоевский? Почему не на месте?» Воспитанию внучек уделял большое внимание. Давал им смотреть самые разные журналы, но при этом (трогательная деталь) удалял ножницами картинки, которые считал неприличными.