But I know, all I do must be wrong..."

Стинг. «Moon Over Bourbon Street»

Билеты и паспорт с визой я забирал в московском корпункте своей газеты. У секретарши были глаза обиженной медведицы. Люди, суки, так и не дали ей впасть в спячку.

— Вместе с вами полетит... сейчас... Его зовут... лама... хм... лама Геше Чокьи Нидал. Переводчик этого... Геше звонил уже несколько раз. Сказал, что они заберут вас прямо в аэропорту. Просил не опаздывать.

В аэропорту я сидел на корточках, прислонившись спиной к неудобной колонне. Высматривал в толпе кого-нибудь монголоидного, в монашеском плаще. Регистрацию на рейс уже объявили. Пассажиры, шевеля губами, читали бланки таможенных деклараций.

— Извините, вы не из газеты?

Парень был высоким, тощим, слегка лысоватым. На плече черная сумка с блестящими молниями. В «Delsey», напротив моего дома в Петербурге, такие сумки стоят $350.

— Из газеты. А вы переводчик?

— Лама уже ждет. Пойдемте.

Ничего монголоидного в ламе не было. Пожилой иностранный блондин, все еще посещающий тренажерный зал. Белые зубы, кислый запах афтешейва. Он пожал мне руку. Спросил, говорю ли я по-английски и — с собой ли у меня билеты?

Очередь на паспортный контроль почти не двигалась. Молоденькая пограничница полистала мои документы. Глаз на меня она не поднимала.

— Конечный пункт следования?

— Куала-Лумпур, Малайзия.

— Цель поездки?

— Деловая.

— Что значит «деловая»?

— Я журналист. Аккредитован при мероприятии.

— Счастливого пути.

Пока лама общался с таможенниками, я успел выкурить еще сигарету. Витрины «Duty Free» настраивали купить что-нибудь дорогое и бесполезное.

Переводчик поставил сумку рядом с моим рюкзаком. Мы помолчали.

— Ты сидишь в салоне для курящих?

— Да.

— Извини, я не расслышал...

— Папаускас.

— Это... Это имя?

— Фамилия. Я из Литвы. Хотя сам — русский. Просто у меня такая фамилия.

— А-а.

Пассажиров рейса №3744 «Москва — Франкфурт — Куала-Лумпур» пригласили пройти на борт самолета. Пузатые бюргеры побрели по бесконечным шереметьевским коридорам. Люфтганзовские стюардессы улыбались и пальчиками показывали дорогу.

В курящем отсеке над креслами торчало всего несколько голов.

— Вы можете занимать любое свободное место.

— Данке шон.

Протискиваясь в узком проходе, Папаускас бился сумкой о спинки кресел. Я убрал рюкзак на полку, и он плюхнулся рядом.

— А где лама?

— В бизнес-классе. Это выше этажом.

— С какого языка ты ему переводишь?

— Я перевожу ему НА датский язык.

— Он датчанин? А почему лама?

— Он долго жил в Тибете. Там принял сан.

— Имя у него странное.

— Это не имя, это титул. Геше Чокьи Нидал означает «Океан-Держатель-Учения». Он постоянно ездит по миру и проповедует. У него есть ученики в пятнадцати странах. Ты считаешь, датчанин не может быть ламой?

— Может. Просто странно.

— Он очень продвинутый. Принял посвящение у самого Шестнадцатого Кармапы.

— Охуеть можно!

— Ты знаешь, кто такой Кармапа?

— Нет. Но звучит ничего.

Надпись «No smoking» погасла. Мы синхронно перекатились на ягодицах и вытащили из джинсов сигареты. В проходах ходили симпатичные стюарды. У них были отутюженные рубашки и черные эсэсовские галстуки.

— Вы что-то хотели, сэр?

— Будьте добры, таблетку от головной боли и пару пива.

— Искьюзми, сэр. Вы в курсе, что миксовать таблетки и алкоголь опасно для здоровья?

— Один аспирин. Два пива. Пожалуйста.

— Мне тоже одно пиво. Светлое. У тебя болит голова?

— Немного.

В иллюминаторе луна располагалась почему-то ниже уровня моего кресла. Я отхлебнул пива, откинулся и закрыл глаза. Почувствовал, как дрожат пальцы.

Когда сегодня утром я прибыл на Ленинградский вокзал, табло над платформой показывало «05:32» и «—17°С». И то, и другое было мерзко. В вагоне было холодно. Спал я, не раздеваясь. На окнах наросли корки непрозрачного льда. Полкой выше меня некрасивая девушка тайком от проводника провозила безбилетного бойфренда. Иногда я просыпался и слушал, как они шепчутся. Подушка без наволочки пахла средствами от насекомых.

Московский воздух был черным, острым, прозрачным. На крыльях голубей светился иней. В ларьках продавщицы кутались в негнущиеся турецкие куртки. Я долго пил кофе с молоком в привокзальном буфете. В кресле напротив дремал косматый цыган.

За восемнадцать часов пребывания в Москве я успел купить блок сигарет, выпить пива, поменять остатки рублей, забрать документы, выпить еще пива и несколько раз заблудиться в метро. Даже в толстой, с мехом, кожаной куртке было холодно. В глазах все скакало. Побаливали ноги.

С разговорами Папаускас не лез, но заснуть я так и не смог. Во Франкфурте «Боинг» сел, когда в Москве было уже два ночи. Пассажиры сгребли ручную кладь и потянулись к выходу. Аэропортовские туннели напоминали что-то из начальных уровней DOOM. В метре от меня цокала стайка католических монашек в сером.

У немца-пограничника был сизый мундир, сизые прожилки на скулах и сизифова мука в глазах. Он о чем-то меня спросил.

— Я не говорю по-немецки.

— Он спрашивает, собираешься ли ты получать транзитную визу?

— Нет.

— Streight throu the door. Than to left. Your flying block is «o-seventeen».

Чем ближе к своему «флаинг блоку» мы подходили, тем меньше европейских лиц оставалось вокруг. В зале ожидания было душно. Привешенные под потолок телевизоры транслировали соревнования по борьбе сумо.

Папаускас вертел головой, выискивая ламу. Потом плюнул и сел рядом.

— Это весь твой багаж? Один рюкзак?

— Меум омниум мекум порто.

Рядом сидела смешанная пара: немецкий мужчина в рыжих усах и маленькая азиатская женщина с маленьким азиатским ребенком на руках. Немец несколько раз вставал и ходил к регистрационной стойке ругаться. Насколько я понимал, ему не хватило места в салоне для курящих. Мне тоже не хватило. Когда пассажиров запустили в самолет, оказалось, что мое кресло расположено в носовой части, у самой кабины пилотов. Папаускас сидел через проход.

Было тесно. Противными голосами орали дети. Сосед справа был толстый, жаркий, неудобный. Я снял куртку, стащил свитер и убрал его в рюкзак.