– Ты уверена, что хочешь оставить кота? Ты же так его любишь, и он тоже будет тосковать по тебе.

– Коты привязываются к месту, а не к людям…

Всю ночь дул сильный ветер, гудя и завывая, но к утру совершенно стих, и снегопад прекратился. В высоком небе не было ни облачка, только сияло высоко белое зимнее солнце.

Дорогу в аэропорт замело, Игорь вел машину медленно в колонне других, а жена сидела сзади и молча смотрела в окно, будто впитывая удивительную красоту мест, куда никогда больше не вернется.

За весь путь супруги не произнесли ни слова.

Игорь припарковался возле аэропорта, невысокого широкого здания со стеклянной башней-фонарем посередине.

В тесном зале, не слишком удачно перегороженном рядами скамеек, змеилась длинная очередь на регистрацию московского рейса.

– Что ж, спасибо, что подвез, – улыбнулась Таня. – Ты иди, Игорь, не жди меня.

Он покачал головой.

– Мне кажется, Марс понял, что ты уезжаешь насовсем, – сказал он. – Никогда такого не было, чтобы он все утро терся об наши ноги и мурлыкал. Если бы ты его не покормила, можно было бы решить, что он так намекает, что хочет есть.

– Игорь, он никогда не трется об ноги, когда голодный. Если ему надо выпросить еду, то он наскакивает и обнимает за ногу лапами.

– Все-таки надо было отдать его тебе…

– Что уж теперь… Но ты обещай присылать мне фотки Масика, ладно?

Очередь двигалась, и когда перед Таней осталось три человека, Игорь обнял ее. Жена отстранилась с грустной улыбкой:

– Мы больше не обязаны целоваться.

Он снова обнял жену и, положив ладонь на ее темя, пригнул ее голову к себе на грудь. Так и стояли, пока не подошла очередь Татьяны.

Подавая девушке паспорт, Татьяна отвернулась от Игоря.

Он постоял, посмотрел, как она, не оглядываясь, идет на предполетный досмотр, и вышел из здания аэропорта.

Увидел знакомого капитана и стрельнул сигаретку, несмотря на то что не курил уже очень давно.

Было такое чувство, словно ему ввели новокаин перед тем, как удалить зуб. Десна онемела, и хоть ясно, что сейчас будет больно, а потом еще больнее, но изменить уже ничего нельзя.

В три глубокие затяжки покончив с сигаретой, он пошел к решетке, ограничивающей летное поле. На площадке рядами стояли самолеты, два огромных аэробуса, несколько маленьких машин местных авиалиний и вертолет с покосившимся винтом. За ними уходила вдаль взлетно-посадочная полоса, и казалось, что она упирается прямо в белоснежную, словно сахарную, горную гряду, хотя Игорь знал, что горы гораздо дальше, чем кажется. По правую руку Игоря располагалась маленькая часовня, со стенами такими же белыми, как горный снег, а золотой купол ее сиял под лучами солнца, и Игорь подумал, как несправедливо, что сегодня выдался такой погожий денек.

Он приблизил лицо к прутьям решетки и напряг зрение, надеясь увидеть, как жена идет к самолету. Но солнце било в глаза, и нельзя было разобрать, какая из далеких фигурок принадлежит ей. Злой женский голос что-то выкрикивал по радио, но Игорь не слушал.

Ему надо было понять, как жить, когда никто не ждет.

– Игорь, – Жена подошла и нерешительно тронула его за локоть. – Хорошо, что ты еще не уехал.

– Ты как здесь…

– Я сбежала, так что скорее вези меня домой…

– А, да-да, поехали.

Они быстрым шагом двинулись к машине.

– Я просто подумала, – сказала жена, пока Игорь заводил мотор, – что не могу оставить Масика на произвол судьбы. Не то чтобы я тебе не доверяла, но просто как я без него?

– Вот именно, – мрачно сказал Игорь, выруливая со стоянки.

Он крепко стиснул зубы и вздохнул облегченно, только когда миновали шлагбаум. Пока они на территории аэропорта, жену могут отобрать у него и посадить в самолет насильно, казалось ему.

– Он привык к определенному образу жизни, и я просто не имею права его этого лишать.

– Не имеешь. Господи, Танюха! Я так рад!

Теперь жена села рядом с ним, и Игорь с чувством сжал ее коленку.

На глаза навернулись слезы, но, наверное, это от того, что он долго простоял на морозе.

– Чемодан улетел, – заметила жена в пространство.

– Ну и ладно. Начнем все с чистого листа.

Жена улыбнулась:

– Ничего не изменится, Игорь. Никакого чистого листа нам никто не даст. Но мы можем не ставить точку посреди предложения.

Гром, как всегда, грянул неожиданно, и сначала мы с Мишкой не осознали масштабов катастрофы. Мишкина мама, правда, нас ругает, когда мы умничаем, а нам нравятся красивые и непонятные слова, с ними кажется, что все не по-настоящему, и от этого не так страшно.

В общем, мы сначала не поняли, куда вляпались, когда Ольга Павловна задержала нас после уроков и объявила, что мы избраны для участия в олимпиаде по труду, потому что сделали мягкие игрушки лучше всех ребят.

– Готовьтесь, – сказала она.

Мы переглянулись.

– Да почему мы должны… – отважно пискнул Мишка и сразу заткнулся под ее ледяным взглядом.

– Да потому, Михаил, что иначе я выставлю вам те оценки, которых вы заслуживаете, и вы оба останетесь на второй год. И я лично прослежу, чтобы вы попали в разные классы. Так что поработайте руками, если не можете работать головой. Еще вопросы будут?

Мы только обреченно покачали своими нерабочими головами.

Моя мама называет Ольгу Павловну «старорежимной». Я не знаю, что значит это слово, но что она очень старая, это да. Наверное, она даже старше моей прабабушки и сильно на нее похожа. У них даже одинаковые красивые платки, пушистые и белые, как их волосы, и брошки с женским профилем. Моя прабабушка очень добрая, и когда я в первом классе увидел Ольгу Павловну, то сначала страшно обрадовался. Думал, она тоже добрая, но нет. Совсем наоборот. В жизни не видел человека строже, а мой папа, между прочим, преподает в медицинском институте, считается самым суровым преподавателем и ставит двойки всем подряд, потому что «невежество врача смертоносно». Он очень гордится, что никакие слезы и мольбы не могут его разжалобить, но до Ольги Павловны ему еще далеко. Когда-то мы с Мишкой соврали ей, что у нас страх аудитории, поэтому мы так плохо отвечаем у доски. Думали, такие взрослые слова ее проймут, но ничего подобного. Ольга Павловна сняла свои огромные очки, протерла их кружевным платочком, уголок которого всегда выглядывал у нее из-за ремешка часов, и сочувственно покачала головой: «Молодцы, ребята, что признались. Теперь я буду вызывать вас к доске как можно чаше, чтобы вы смогли побороть свой страх». И будьте уверены, слово свое она сдержала.

Мы с Мишкой оба троечники, но родители считают, что мне просто не хватает усидчивости, а Мишка реально тупой и плохо на меня влияет, и я учился бы гораздо лучше, если бы дружил с кем-то другим. Но я не поддаюсь. Даже Ольге Павловне не удалось нас рассадить, хотя и приходится быть на уроках тише воды ниже травы. «Один звук, Прусаков и Ларионов, один звук, и вы окажетесь в разных углах класса!» И мы молчим, но не только из-за этого. Все-таки Ольга Павловна очень-очень старенькая, и мы боимся, что вдруг, когда будет стучать указкой по столу, она не рассчитает сил и у нее заболит сердце. У моей прабабушки так бывает, но я уже знаю, какую ей надо дать тогда таблетку. А тут непонятно, что делать.