Впопыхах я забыла фонарик, но у меня уже нет сил возвращаться. Море, подсвеченное на горизонте рыбацкими прожекторами, отливает металлическим блеском, внезапно вырастающие передо мной силуэты скал пугают меня. Проклятой луны сегодня, как по закону подлости, разумеется, нет!

Кое-как нащупывая в темноте дорогу, хватаясь руками за камни и то и дело спотыкаясь, я пытаюсь спуститься на пляж. Внезапно на меня обрушивается шквал дикой музыки. Не сразу я соображаю, что она исходит из повернутых прямо на меня колонок «Пиратского бара». Деревянные помосты абсолютно безлюдны, в баре нет ни души, и лишь тайский хозяин, невидимый для меня, притаился где-то за барной стойкой. Уж не принял ли он мою черную фигуру за посетителя? Но на минуту мне становится легче, все-таки я здесь не одна, есть рядом хоть тайская, но живая душа, в баре продается дешевый ром. Я замираю, сраженная внезапной мыслью: а не опрокинуть ли мне в себя стаканчик этого пойла? Но тут же мое замешательство оборачивается драмой: оглушенная музыкой, я замираю в неудобной позе, теряю и без того шаткое равновесие, карикатурно взмахиваю руками и меня подает назад. В ту же долю секунды щиколотку пронзает вспышкой боли. Дьявол, только этого теперь не хватало! Я начинаю тихонечко скулить, массируя ногу и молясь, чтобы все обошлось. Виновный во всем бармен так и не заметил произошедшего: ветер доносит до меня запах марихуаны, а безумные децибелы разрывают колонки нытьем Боба Марли. Мое тихое скуление перерастает в стон отчаянья, смешивающийся с подвыванием ямайского дебила: «No woman, no cry»… По лицу начинаются струиться слезы.

Подпрыгивая на одной ноге, я все-таки спускаюсь со скал и выбираюсь на зализанный отливом берег. Здесь немного светлее, фонари от Лучановского ресторана бросают длинные перебегающие тени. На секунду мной овладевает соблазн зайти туда, но я продолжаю свой путь. Ресторанная терраса абсолютно безлюдна, Ингрид, наверное, уже отужинала, а предаваться задумчивому одиночеству у меня больше нет сил.

Вскоре фонари остаются позади, и вокруг меня снова сгущается мрак. Вдоль моря выстроились темные силуэты нежилых бунгало. Пляж словно вымер, ни в одном окне не мелькает и намека на свет.

Куда все, в конце концов, подевались?! Съехали после убийства писателя?! Господи, не оставляй меня здесь одну!

Великодушный Господи тут же откликается на мою молитву, и через минуту мне начинает мерещиться преследующая меня, крадущаяся по моим следам тень. Я затравленно оглядываюсь, но в темноте ничего рассмотреть не удается. Однако меня продолжает пугать ощущение, что позади меня прячется кто-то живой. Я тихонечко поскуливаю от боли, но опираюсь на растянутую ногу и прибавляю шагу. Тень сзади приближается, я уже слышу какие-то звуки, напоминающие прерывистое дыхание. Не обращая внимание на боль, я срываюсь на бег, впереди меня мелькает движущееся пятно, ничего не соображая от ужаса, я кричу и одновременно втыкаюсь во что-то мягкое, теплое и оранжевое.

— Сэм?! Мать твою за ногу!..

Сэм удивленно моргает, на лице его застыло дурацкое счастливое выражение. Крепко вцепившись в его майку, я перевожу дыхание и оглядываюсь назад.

— Там кто-то есть! Кто там? Сэм!?

— Никто. Это собака.

— Где?!

— Да вот же.

Из темноты выступает черная псина. Приветливая, она машет хвостом и обнюхивает Сэму руку.

— Вот дьявол! А ты-то что здесь один шляешься? Ты напугал меня до смерти!

— Море… ночью красивое такое… Ласковое, не как днем… А в воде… видишь? Огоньки голубые… наверное, планктон? Мне нравится… Я им пою, и они в ответ ярче светятся. Так же, как и светлячки, те тоже ярче горят на музыку. Так что я тут просто гулял.

— Гулял он… — вздыхаю я, все еще не решаясь отцепиться. Ни море, ни дурацкий планктон, никто и ничто вообще не кажутся мне сейчас ни красивыми, ни ласковыми, а при одном упоминании о музыке меня вообще тошнит. Не включи этот тайский идиот своего Боба Марли, не хромала бы я тут сейчас.

— Проводи меня, а? — прошу я. — Хотя бы до конца пляжа? И… и можно я тебя немножко обниму?

Сэм смущенно подставляет мне плечо, и, повиснув на нем, я кое-как ковыляю вдоль гладкой, неподвижной кромки моря. В нем действительно что-то светится голубым, на мой взгляд — ничуть не романтично, а довольно зловеще. Из-за горы запоздало появляется злая луна. Сэм молчит и мечтательно улыбается. Что взять с идиота?

— Дальше я, наверное, сама. Мне наверх, на тропу. Там склон крутой, ты еще ноги переломаешь. Мне-то уже терять нечего… А ты лучше иди. Гуляй дальше.

Собака почему-то выбирает меня, а не немца, и сухая листва под ее лапами приятно шуршит, пока мы взбираемся в гору. Вокруг становится много деревьев, что упрощает мою задачу: хватаясь за стволы, я подтаскиваю тело, почти не прибегая к помощи растянутой ноги. Она, кстати говоря, пульсирует слабой, но постоянной болью и, кажется, сильно распухла. В джунглях ухает какая-то птица и слышны стоны огромных тропических жаб. Чтобы развеять опять подбирающийся страх, я начинаю вслух разговаривать с собакой. Ее присутствие, — пожалуй, единственное, что позволяет мне не заплакать снова.

Наконец, сквозь листву начинают проглядывать освещенные окна. Мой четырехлапый спутник обнюхивает меня, подбегает к хижине и проверяет, все ли нормально. Потом удовлетворенно возвращается ко мне и тычется в ногу мокрым носом, как бы говоря: «все в порядке, ну я пошел?» Я вздыхаю, киваю, и собака скрывается в ночи.

Набрав в легкие побольше воздуха, я делаю последний рывок и пересекаю лужайку. Уже перед дверью меня пронзает неуверенностью: правильно ли я сделала, что сюда пришла? Не проще ли все-таки было заглянуть к Лучано, выпить крепкого кофе, поужинать нормальной едой и дать Тхану проводить себя до дома? Не обманываю ли я себя, что хижина Арно — единственное убежище? Но я убеждаю себя, что мне нужен ответ от Стаса, от Ляли, хоть какой-то линк между заброшенным островом и цивилизованным миром, где не хлопают ночами плохо пригнанные ставни, не гуляет на свободе убийца, и не мечутся в темноте дикие полчища мышей.

Мой кулак замирает на миг, но все-таки стучит. Почти сразу внутри раздаются шаги, и меня ослепляет яркий электрический свет.

— Ты?

Арно делает шаг назад, пропуская меня. На нем белая рубашка навыпуск и короткие тайские штаны, подпоясанные обычной бечевкой, на небритом лице бродит слегка удивленная улыбка. В доме пахнет чем-то съедобным, и первое, что бросается мне в глаза, это открытая бутылка вина на столе.

Есть в некоторых людях такое качество: талант к жизни как таковой, дар обустраиваться с комфортом и чувствовать себя везде на своем месте. Все в жилище Арно говорит о том, что человеку здесь хорошо, дом служит как бы его продолжением, кажется, что стены вырастают прямо из их хозяина, сливаются с ним, образуя ощущение уюта, спокойствия и какого-то особого умиротворения. Несмотря на то, что чувство это мне совершенно незнакомо, я легко улавливаю его в воздухе, пропахшем влажным деревом, в запахе стряпни, даже, как мне кажется, в особом мягком оттенке света, приглушенного пожелтевшим абажуром из рисовой бумаги. Здесь хочется остаться надолго, навсегда, здесь можно часами лежать на кровати, рассматривать трещинки в потолке, прислушиваться к звукам природы, курить, ни о чем не думать, распутывать сети и пить в одиночестве вино…