— Увидимся! Не в Москве, так на Памире. У меня там работы в октябре начинаются, когда здесь все развезет.

Письма из Института Земли пришлось ждать полтора месяца. Саркисов брал, приглашал в Москву, чтобы не мешкая оформляться. Еще через неделю, рассчитавшись с Шахтпроектом, «погуляв» с друзьями, воспринявшими новый бросок вожака и заводилы как очередную экстравагантную выходку, и простившись с родителями, которые, наоборот, почувствовали на этот раз что-то серьезное и уже не ворчали, а только вздыхали, — он отбыл в Москву. Там, после короткого собеседования у Саркисова, показавшегося, на радостях, обаятельным и необычайно толковым, только очень уж молчаливым, его мгновенно оформили. Олег получил аванс, деньги на авиабилет и командировочное удостоверение, где черным по белому значилось, что «младший научный сотрудник Института Земли АН СССР Дьяконов Олег Казимирович командируется на год в Казахскую, Киргизскую, Таджикскую и Туркменскую ССР». «А также во все прочие области и страны планеты Земля», — мысленно прибавил к этому ошеломляющему перечню Олег.

Весьма гордый и взволнованный, он взмыл в голубое сентябрьское небо.

С того дня прошло пять лет…

4

Конец рыбалки назначен на семнадцать ноль-ноль, как скомандовал Илья Лукьянович Жилин. Когда Олег подошел со своим десятком рыбешек, замнач по хозяйственной части стоял около машины — в своих обычных резиновых ботфортах до пояса, как статуя командора. Выше пояса Илья Лукьянович был обнажен. Его ошпаренное солнцем, почти не воспринимающее жесткое памирское солнце ярко-розовое тело нависало со всех сторон мощными упругими, но все же чрезмерными выпуклостями над широким охотничьим ремнем.

— Ну, Илья Лукьянович, — со льстивой завистью говорил ему шофер Штукас, сидя на корточках и перебирая богатый улов, — опять всех обштопали. Полсотни! А этот, а этот! — он вытащил настоящего форельного гиганта толщиной в полено, показал Олегу, только что подошедшему. — Ты такого видал?

Да видел он, видел, и побольше лавливал, да и сам Штукас лавливал, но не спорить же при сегодняшнем улове. И настроение не то… Да и что за рыбак, принижающий чужую удачу? Значит, и ответ должен быть уважительный, хотя бы такой, для краткости:

— Сила!

Без особого, конечно, энтузиазма. Ничего не хотелось и не ощущалось, кроме усталости. Утреннее странное происшествие и вообще вся эта неудачная рыбалка будто вынули из нутра что-то, какую-то пружинку. Только и оставалось — без сил опуститься на камень, привалившись спиной к теплому скату, чисто вымытому ездой по мелководным протокам Кабуда.

Жилин наловит. Чему удивляться? Вообще-то он часто берет с собой обсерваторских любителей рыбалки — но всякий раз разных, выбирая их по своему произволу. Он и правда рыболов настоящий, со страстью. Но секрет его удач — в другом. Едут всегда туда, куда хочет Жилин, и себе Жилин отводит заведомо лучшие места для ловли, всех прочих без церемонии прогоняя:

— Не люблю, когда мешают.

Спорить с Жилиным не приходится: рыбалка без него означает рыбалку без машины, что совсем не то…

Изредка, во время работ на отдаленных или временных станциях полигона и в составе подвижных геофизических партий, Олег может порыбачить вволю, и тогда его уловы вполне сравнимы с уловами обсерваторского чемпиона. Особенно роскошная жизнь была у Дьяконова раньше, года два назад, когда подолгу работала на полигоне со своим отрядом старая подружка Лида. Ее отряд базировался в одном из общежитий обсерватории, а работал на огромном протяжении Ганчского геополигона, с помощью взрывов простукивая геологические структуры, уточняя строение, пытаясь, помимо всего прочего, уловить по скорости прохождения волн от взрывов медленные изменения в системе сил, сдавливающих район между двумя великими речными долинами. Считалось, что такие изменения позволят когда-нибудь уловить приближение большого землетрясения. Лида наезжает и сейчас — раз, два в год, но уже без отряда. Сидит в камералке, смотрит ленты. Пишет отчеты. Реализует наработанное в те годы.

Подошел Плескачев — фотолаборант обсерватории, еще один участник рыбалки. Его улов оказался средним — около тридцати форелей, как у Штукаса.

— Что-то Эдика не видать. Запаздывает. Клюет, наверное, у него по-страшному, — сказал Штукас.

— И чего ездит, — отозвался Жилин. — Он и рыбу-то, говорит, не ест, все на Саркисова походить старается. Не любишь — зачем гробить живую тварь. Верно я говорю? — поставив кошелку со своей рыбой в машину, неожиданно обратился Жилин к Олегу. Васильковые глазки смотрели остро, цепко.

Знает, знает Жилин, что между ними — Олегом и Эдиком — черная кошка пробежала. Знает и развлекается вот. Рад. Может, сказать, к чему эта кошка сегодня чуть не привела? Или морду Эдику набить, когда придет? А ведь не докажешь. Никто и не поверит. Да сам Олег все еще не очень-то верит: а вдруг Эдик просто ошибся? Не разглядел против солнца, что за склон. Очки у него сильные, глаза, стало быть, не того…

Штукас с готовностью поддержал иронию начальства:

— Вот верно, до чего ж верно, Илья Лукьянович! — Он даже зацокал от старательности языком. — Любитель, так его… Это все равно как за водкой в магазин бегать, а не пить. Не наливать ему, так я считаю.

И захохотал, загоготал, довольный остротой. Жилин хохотнул коротко, благодушно, поощряя развитие разговора и в то же время как бы снисходя до уровня шоферского юмора со своей, недоступной для того высоты.

Штукас, в прошлом рижский таксист-виртуоз, уже десять лет трубил на Памире, и все на легковых, перевозя начальство. Его нельзя было не уважать за хладнокровие и мастерство: ни одного серьезного происшествия на самых гиблых горных дорогах за это время с ним не было. Но нельзя было и уважать: при Илье Лукьяновиче он был не столько шофером (тот и сам водил прекрасно), сколько своего рода денщиком, опускаясь до самого примитивного холуйства. Они были похожи внешне. Оба мощные, в теле. Штукас еще и погорластей и как бы поблагородней обликом — лицо его было украшено самым настоящим орлиным носом. От этой внешней монументальности угодливая суетливость Штукаса еще разительней. На одной из вечеринок Жилин испытывал преданность Штукаса своим обычным способом: откровенно облапил его жену-татарку, отпуская шуточки непристойного сорта, та хихикала, не особенно отбиваясь, а Штукас, багровый то ли от выпитого, то ли от чего, тем не менее поддакивал шуточкам шефа и подливал ему водочки… Только в глазах его, когда он отвернулся, мелькнула, показалось Олегу, вспышка тоскливой ярости.

Но Илья Лукьянович почти никогда не ошибался. Он всегда знал, что можно позволить себе с тем или иным человеком. Знал и то, сколько платить за терпеливость — относительную, привычную или даже почти безграничную. Штукас, говорят, зарабатывал не меньше иного члена-корреспондента. Раза два в неделю Жилин отпускал Штукаса в порожние