И теперь им стал Энтони.

От любви я не замечала ничего вокруг. Я ходила, как громом пораженная. Весь мир перестал существовать. Свою работу в театре я делала кое-как – ведь если честно, какая разница? Думаю, я и на репетиции ходила лишь потому, что Энтони присутствовал там каждый день; он репетировал по нескольку часов кряду, а я могла им любоваться. Мне не хотелось отпускать его ни на шаг. После каждой репетиции я, как верная шавка, поджидала его, провожала в гримерную и из гримерной, по первому свистку бегала за бутербродами с языком на ржаном хлебе. Я на каждом углу хвасталась, что у меня теперь есть парень и это любовь на всю жизнь.

Как тысячи других глупышек до меня, я заболела любовной и сексуальной горячкой – и более того, я считала, что такое возможно только с Энтони Рочеллой.

Но потом у нас с Эдной состоялся неприятный разговор. Я принесла ей на примерку новую шляпу для спектакля.

– Ты стала рассеянной, – заметила Эдна. – Лента не того цвета, какой мы выбрали.

– Правда?

Она ткнула пальцем в ленту – кроваво-красную – и спросила:

– Это, по-твоему, изумрудно-зеленый?

– Вроде нет, – ответила я.

– А все тот мальчишка, – констатировала Эдна. – Ты только о нем и думаешь.

Я невольно улыбнулась:

– Это уж точно.

Эдна тоже улыбнулась, но снисходительно:

– Так вот знай, дорогая Вивиан: когда он рядом, ты ведешь себя как течная сука.

В ответ на такую откровенность я уколола ее булавкой в шею – правда, совершенно случайно.

– Простите! – воскликнула я, даже не зная, за что извиняюсь: за укол или за свое поведение течной суки.

Эдна спокойно промокнула капельку крови носовым платком и сказала:

– Не бери в голову. Меня не впервые колют булавкой, и на сей раз я заслужила. Но послушай меня, Вивиан, хотя бы потому, что я стара, как ископаемое, и кое-что понимаю в жизни. Дело не в том, что я не рада за тебя. Что может быть прекраснее первой любви! Ты так носишься с ним, детка, и это очень мило.

– Он же настоящая мечта, Эдна, – вздохнула я. – Просто мечта!

– Не сомневаюсь, птичка моя. Иначе и быть не может. Но вот тебе совет. Развлекайся с этим юношей сколько душе угодно, напиши о нем в мемуарах, когда прославишься, но только ни в коем случае…

Я думала, она скажет «не выходи за него замуж» или «не вздумай забеременеть», но нет. Эдну заботило совсем другое.

– Не позволяй отношениям мешать твоей работе.

– Что?

– На нынешнем этапе, Вивиан, все мы должны держаться друг за друга и сохранять рассудительность и профессионализм. Может, со стороны тебе и покажется, что мы тут просто развлекаемся – и мы действительно развлекаемся, – но слишком многое поставлено на карту. Твоя тетя вложила в эту пьесу все – сердце, душу и собственные деньги до последнего цента. И мы не можем обмануть ее доверие, допустив провал. В театре существует такой закон, Вивиан: мы не портим друг другу шоу; мы не портим друг другу жизнь.

Я по-прежнему ничего не понимала, и Эдна, видимо, заметила это по лицу, потому что принялась объяснять снова:

– Я вот что хочу сказать, Вивиан: если ты любишь Энтони, люби на здоровье, никто не собирается тебя осуждать. Но пообещай, что останешься с ним до конца сезона. Энтони – хороший актер, куда выше среднего, и без него спектакля не будет. Мне не нужны сюрпризы. Если один из вас разобьет другому сердце, я рискую потерять не только главного героя, но и чертовски талантливую костюмершу. Вы оба нужны мне, и нужны в здравом уме. Твоя тетя сказала бы то же самое.

Я, наверное, совсем глупо выглядела, поскольку Эдна добавила:

– Объясню еще проще, Вивиан. Мой бывший муж – худший из бывших, который режиссер, – любил говорить мне: «Живи как угодно, ягодка моя, но не позволяй эмоциям сорвать чертово шоу».

Глава пятнадцатая

Репетиции шли полным ходом, и премьеру «Города женщин» назначили на двадцать девятое ноября 1940 года, через неделю после Дня благодарения – мы надеялись привлечь публику, которая на выходных соберется в театр.

Проблем с подготовкой практически не возникало. Прекрасная музыка, сногсшибательные костюмы (не стану скромничать). Разумеется, звездой шоу был Энтони Рочелла – по крайней мере, я в этом не сомневалась. Мой парень превосходно пел, играл и танцевал. (Как-то раз я подслушала разговор Билли и Пег. Билли сказал: «Всегда полно девиц, которые ангельски танцуют; попадаются и такие же юноши. Но попробуй найти мальчишку, который танцует по-мужски, – вот это редкость. Парнишка оправдал все мои ожидания».)

Энтони оказался прирожденным комиком. Он очень убедительно смотрелся в роли хитроумного нарушителя закона, помогающего богатой даме открыть притон и бордель в гостиной ее особняка. Их общие с Селией номера были невероятными. Эти двое потрясающе смотрелись вместе. В одной особенно впечатляющей сцене они танцевали танго, а Энтони соблазнительно напевал Селии про «одно местечко в Йонкерсе», которое Счастливчик Бобби хотел показать своей возлюбленной. Но у Энтони получалось, будто речь идет об эрогенной зоне на женском теле, и Селия всячески ему подыгрывала. Этот момент был самым сексуальным во всей пьесе. Ни одна женщина с живым бьющимся сердцем не устояла бы. По крайней мере, я так думала.

Другие-то, конечно, считали звездой шоу Эдну Паркер Уотсон – и вряд ли ошибались. Даже я, охваченная любовной лихорадкой, понимала, что игра Эдны выше всяких похвал. Я бывала на многих театральных представлениях, но никогда раньше не видела в деле настоящую актрису. Все актрисы, которых я знала до сих пор, напоминали механических кукол с четырьмя-пятью меняющимися выражениями лица: грусть, страх, злость, любовь, счастье. Маски чередовались от начала спектакля и до конца. Но Эдна умела передать все оттенки человеческих эмоций. Она держалась естественно, живо, царственно и за час репетиций могла сыграть одну сцену в девяти разных манерах, и каждый раз – идеально.

А еще она не соревновалась с другими за место на сцене. Рядом с ней все казались талантливее; самим своим присутствием она как будто заставляла остальных играть лучше. Во время репетиций она часто отступала в тень и давала другим проявить себя, с улыбкой наблюдая за ними со стороны. Великие актрисы редко обладают такой широтой души. Помню, Селия однажды пришла на репетицию в накладных ресницах. Эдна отвела ее в сторонку и посоветовала не надевать их на сцене: они отбрасывают глубокие тени под