Николай, вероятно, гораздо меньше жены верил в то, что император может быть счастливым человеком. Он, бросив на нее самый нежный взгляд и чтобы, видимо, утолить свою печаль, стал ободрять ее:

— Любовь моя, первая наша с тобой обязанность — сохранить себя, и оставаться на том троне, от которого нам обоим приходится так страдать, теми, какие мы есть, двумя неразлучными возлюбленными!

Возвращение из Франции домой наполняло их сердца горечью меланхолии. Николай так боялся этой чудовищной работы, — управлять страной, которая хотя и была его страной, но все равно была ему так мало знакома. Наступила тревожная осень. Александра все больше времени уделяла совершенствованию русского языка. Ее неистребимая робость заставляла ее быть постоянно молчаливой, скупой на слова. К тому же императорская чета боялась шумных парадов, бросающейся в глаза имперской роскоши, вообшем всего того, что заставляло их выходить из своего укрытия и приниматься играть порученную им роль. Можно сказать, что будь они оба на сцене, то стали бы плохими актерами. Они осознавали почти священную суть своей миссии, постоянно подчеркиваемой православными церковными обрядами, понимали, что только славянская православная вера давала им силы для того, чтобы преодолеть не только их неприязни, не только их страхи, но в каком-то смысле и их комплекс неполноценности, которому, однако, явно противоречило их родовое наследие.

Тем не менее нужно было готовиться к первому зимнему балу 1896–1897 годов, где ей придется танцевать с императором, чувствуя его руку на талии! Несмотря на постоянные советы старой королевы Виктории, которая умоляла ее ни на минуту не забывать о своем высоком положении государыни, Александра смертельно скучала от общения с двором, который проявлял к ней полное безразличие или уважение по принуждению, если только самое банальное любопытство не подталкивало приглашенных дам явиться к ней, чтобы ее поприветствовать.

Ее саму обвиняли в безразличии. Острые стрелы ежедневно долетали до нее из Аничкова дворца. Ни одна из этих придворных дам никогда не задумывалась о том, что молодая женщина, ставшая русской императрицей, всегда вела самую строгую, затворническую жизнь в своей молодости, и никто ее на родине не готовил специально к такому ее высокому нынешнему положению.

С самого начала ее упрекали в пуританстве. Всегда одна, без настоящей подруги, которой она смогла бы доверять. Александра считала всех приглашаемых в Зимний дворец светских львиц женщинами ужасно фривольными и к тому же дурно воспитанными. Было ли это правдой? Я располагаю большим количеством воспоминаний эмигрантов из русской аристократической среды, в том числе и членов моей собственной семьи, которые противоречат таким слишком скорым, слишком суровым суждениям несчастной русской императрицы. Она однажды имела неосторожность признаться одной из своих фрейлин, финке по происхождению. «Мне совсем не нравятся петербургские дамы, в голове у них только мысли о молодых, смазливых офицерах».

Ну, вполне естественно, на следующий же день, это ее высказывание стало достоянием всего дворца, а потом и всего высшего общества. Дамы, о которых шла речь, кипели негодованием.

В январе 1897 году во время бала в Зимнем дворце, на котором она верховодила, несмотря на ужасные боли из-за своей новой беременности, Александра заметила одну молодую девушку с весьма смелым декольте. Она послала к ней одну из своих гессенских фрейлин, чтобы та сделала ей выговор:

— Сударыня, Ее величество поручили мне сказать, что в их великом герцогстве Гессенском женщины не носят таких открытых туалетов.

— На самом деле? — переспросила та, еще сильнее опуская обеими руками корсаж. После чего с вызывающим смешком, добавила: — Я вас прошу, передайте Ее величеству, что у нас в России как раз носят только такие платья!

Разве могла императрица не обидеться на подобную вольность? Она не могла преодолеть своего отвращения к подобным проявлениям неуважения к ней, к ее высокому рангу, которое стало проявляться с самого начала, с первого ее столкновения с высшим женским обществом в Санкт-Петербурге, с последовавшего за этим охлаждения, постепенно довольно быстро переросшего в презрение и открытый вызов. Ее упрекали еще и в том, что всем приходилось отчаянно скучать на организуемых императрицей вечерах. Она, несомненно, могла бы поставить на место всех тех в ее окружении, кто проявлял к ней злобное недружелюбие, и для этого у нее, в отличие от того, что пишут о ней, вполне хватало ума и чувства ответственности. Можно подумать, что скромность — это настоящее преступление для тех, кто в силу своего рождения призван играть свою престижную, отмеченную величием роль среди пошлой толпы, которая именует себя элитой. Вот только почему?

Александра совсем неплохо танцевала. Ее природная грация, тонкая талия, очаровательные ножки могли ей обеспечить успех у самого привередливого кавалера. Но не ее призвание — быть распорядительницей на балу, да и ее новое положение в первые эти месяцы не слишком этому способствовало!

Если бы только сам император проявлял хоть какой-то, пусть слабый интерес к устраиваемым ею танцевальным вечерам, которыми так увлекалось все русское высшее общество! Все, возможно, было бы иначе. Но беда в том, что он целиком разделял вкусы жены и истинные моменты счастья они переживали, когда оставались наедине друг с другом в интимной обстановке своего семейного очага.

К тому же царь сильно страдал из-за своей новой роли, — ведь его прежде никто не ставил в известность о чем бы то ни было, никто с ним не обсуждал никаких проблем даже во времена царствования отца. Тем не менее год 1897-й обещал быть благоприятным.

Весь январь Александра изо всех сил надеялась на появление у нее наследника. О ее беременности было объявлено официально, а так как состояние ее здоровья заставляло желать лучшего, медик советовал ей почаще отдыхать и стараться как можно меньше волноваться.

Из Аничкова дворца, где обитала Мария Федоровна с осколками своего бывшего двора, долетали до императрицы невежливые, обидные ремарки:

— Говорят, она ждет ребенка…

— Это тоже будет беременность на нервной почве, как и та, во время коронации… В любом случае наследника у нее никогда не будет. Само небо, кажется, настроено против нее…

Все эти пересуды заставляли ее все больше осознавать свою священную обязанность, — непременно произвести на свет наследника престола, чтобы тем самым обеспечить преемственность династии для народа, который устал от раздоров в лоне царской семьи и от беспрерывной пропаганды нигилистов, которые своими действиями стремились подорвать у крестьянской массы вековое уважение к дому Романовых…

Часто Александру упрекали и в ее слишком усердном религиозном рвении, в частом посещении церквей, в знании церковных реликвий и в страсти к собирательству редких икон.

Из-за великой любви к мужу, она стала такой христианкой, словно и родилась в православии, тем более сейчас, когда сам Бог давал ей тайные знаки и готовил ее к новому материнству.

Почему же в этот момент, когда она чувствует все больше свою слабость и силы ее покидают, не находить их в религии? Разве это не логично?