— А вот расскажи-ка нам, про что эта пьеса, — спросил отец Брайана. — Не из тех ли, где растелешаются прямо на сцене?

— Эй, не дразни ее, — сказала мать Брайана.

Брайан и Паулина уложили детей и пошли в коттедж его родителей выпить перед сном. За спиной заходило солнце, за лесами острова Ванкувер, но горы перед ними, ясно видные и очерченные на фоне неба, сияли розовым. И вершины гор кое-где венчал розоватый летний снег.

— Никто там не раздевается, папа, — произнес Брайан гулким учительским голосом. — И знаешь почему? Потому что они голые с самого начала. Это новый стиль. Дальше они собираются поставить голого Гамлета, потом голых Ромео и Джульетту. Боже! Эта сцена на балконе, когда Ромео карабкается по шпалерам и застревает в зарослях роз.

— Ох, Брайан, — сказала его мать.

— Сюжет там такой: Эвридика умирает, — объяснила Паулина, — и Орфей спускается в царство теней, чтобы ее вернуть. И ему ее возвращают, но при условии, что он пообещает не смотреть на нее. Не оборачиваться. Она идет за ним следом…

— Двенадцать шагов, — сказал Брайан, — только так и надо.

— Это греческий миф, но действие происходит в наши дни, — сказала Паулина. — По крайней мере, в этой версии. Более или менее. Орфей там музыкант, путешествующий с отцом, они оба музыканты, а Эвридика — актриса. Действие происходит во Франции.

— Это перевод? — спросил отец Брайана.

— Нет, — сказал Брайан, — но ты не волнуйся, там не по-французски. Пьеса написана на трансильванском.

— Так трудно хоть что-то понять, — сказала мать Брайана с обеспокоенной улыбкой. — Когда Брайн рядом, ничего не поймешь.

— Пьеса идет на английском, — сказала Паулина.

— И ты в ней… как ее там?

— Эвридика, — сказала Паулина.

— И он выведет ее?

— Нет, — сказала Паулина. — Он обернется, и я останусь мертвой.

— Ох, печальный конец, — вздохнула мать Брайана.

— Ты так великолепна? — скептически поинтересовался отец Брайана. — Он не может удержаться, чтобы не обернуться?

— Не в этом дело, — сказала Паулина.

Но в этот момент она почувствовала, что ее свекор кое-чего добился, он сделал то, чего всегда хотел, что всегда подразумевал в любом разговоре с ней. Пробиться сквозь нагромождение каких-то пояснений, которые сам же у нее просил, а она неохотно, но терпеливо давала, и небрежным пинком разбить их и отшвырнуть обломки прочь. Он уже давно представлял для нее опасность в этом смысле, но не сегодня вечером.

Однако Брайан этого не знал. Он все еще думал, как выручить ее.

— Паулина великолепна, — сказал Брайан.

— Я согласна, — сказала его мать.

— Осталось наведаться к парикмахеру, — сказал его отец.

Но длинные волосы Паулины так долго были объектом его недовольства, что это превратилось в семейную шутку. Даже Паулина смеялась.

— Как я могу себе это позволить, — возразила она, — когда у нас не на что крышу на веранде починить?

И Брайан захохотал громко и вызывающе, чувствуя ужасное облегчение оттого, что она смогла все превратить в шутку. Он все время ей так и говорил. «Отшутись, — говорил он. — Только так с ним и можно справиться».

— Ага, вот именно, нет бы купить приличный дом, — сказал его отец.

Но дом, как и прическа Паулины, тоже давно набил оскомину, и никто не велся на это ворчание. Брайан и Паулина приобрели в Виктории красивый и очень запущенный дом на той улице, где старые особняки переделали в плохо обустроенные многоквартирные дома. И дом, и улица, и беспорядочно растущие развесистые дубы, и старый фундамент ужасали Брайанова отца. Брайан всегда с ним соглашался и старался увести подальше. Если отец указывал на соседний дом, весь увешанный черными пожарными лестницами, и спрашивал, что за публика живет по соседству, Брайан отвечал:

— Сущая беднота, папа, наркоманы.

А когда отец интересовался отоплением в домах, он говорил:

— Угольные печи, папа, это теперь большая редкость, уголь нынче можно купить за бесценок. Конечно, много грязи и воняет сильно.

Так что, когда отец снова упомянул приличный дом, это можно было расценить как знак примирения. Или вообразить, что так оно и есть.

Брайан был единственным сыном. Преподавал математику. Отец его, инженер-строитель по образованию, владел на паях строительной компанией. Если бы он мог надеяться, что сын тоже станет инженером и начнет работать в его фирме, то и разговоров не было бы. Паулина спрашивала Брайана, не думает ли он, что истинной подоплекой всех придирок к дому, к ее прическе и книгам, которые она читает, является разочарование отца в сыне, но Брайан уверил ее:

— Не… В нашей семье мы жалуемся ради самого процесса. Мы не настолько утонченные, мэм.

Паулина все-таки сомневалась в этом, слушая причитания свекрови, что учителя должны считаться достойнейшими людьми в мире, но не получают и половины заслуженного уважения, и она вообще не понимает, как Брайан выдерживает все это изо дня в день. А отец Брайана отвечал:

— Это верно. — Или: — Я наверняка за это бы не взялся. Уверяю тебя. Им никаких денег не хватит заставить меня преподавать.

— Не волнуйся, папа, — говорил Брайан. — Много тебе не заплатят.

Брайан в повседневной жизни был куда большим артистом, чем Джеффри. Он держал класс в узде парадом шуток и ужимок, и там играя привычную роль, как с матерью и отцом, думала Паулина.

Он валял дурака, отбиваясь от воображаемых унижений, он обменивался колкостями. Он был задирой в хорошем смысле этого слова — докучливый, веселый, непобедимый задира.

— Парнишка-то ваш определенно у нас отметился, — заявил директор школы Паулине. — Он не просто выжил, что само по себе непросто. Он оставил след.

«Парнишка-то ваш».

Брайан называл своих учеников балбесами. Голос его звучал ласково и обреченно. Он говорил, что отец его — сущий царь филистимлян, варвар в чистом виде. А мать его — мямля, изношенная простодушная добрячка. Но сколько он ни бежал этих людей, долго без них он выдержать не мог. Он возил своих балбесов в турпоходы. И не представлял себе отпуск без родителей. Каждый год он смертельно боялся, что Паулина откажется с ними ехать. Или, согласившись поехать, впадет в тоску, будет обижаться на все сказанное отцом, жаловаться Брайану, что надо много времени проводить с его матерью, дуться на него за то, что они ничего не могут сделать сами по себе. Она может решить проводить все время в коттедже за чтением, притворившись, что обгорела.

Все это случалось в прежние отпуска. Но этим летом она смягчилась. Он так ей и сказал, и еще сказал, что благодарен ей.

— Я понимаю, как это трудно, — сказал он. — Мне легче, это мои родители, и я не воспринимаю их всерьез.