И входит патрон.

Радостный шепот облегчения сопровождает его до самого кресла. Он улыбается, пожимает протянутые руки, кого-то целует в щечку, берет свою тросточку и усаживается. Он тоже в белом халате.

Отныне все стало понятным: присутствуют ровно столько человеку сколько приготовлено стульев и каждый из зрителей занимает то место, которое ему предназначено, как и мое, специально незаметное. Ничто не должно быть случайным. Крупный молодой человек в белом рабочем халате наконец приподнял белую ткань и объявил:

– Месье, внимание, модель!

Другой голос в ответ выкрикнул:

– «Сан-Франциско».

И появилась манекенщица.

Она прошла вперед, слегка поворачиваясь в стороны, что резко изменило ритм дефиле, оно перестало напоминать прохождение войск на плацу.

Манто от Диора, силуэт «Y»,1955

Манекенщица остановилась. Модель открыла показ, и я подумал, что это второстепенный персонажу подобно тем, которые поднимают занавес в театре, но как выразительны новые линии. Я сразу понял замысел. Кристиан Диор тихо сказал:

– Нужна другая шляпа, намного крупнее, но какая?

Значит, надо было смотреть на шляпу, а я ее вообще не заметил. Застыв посреди зала, манекенщица пристально смотрела в пустоту, которая находится, как утверждают эксперты, где-то над головами зрителей. Сразу же включились в работу человек, отвечающий за украшения, две шляпницы и одна из помощниц. Первый прицеплял серьгу, вторая добавляла к жесткой основе черную тафту у третья привязывала воздушную вуаль. Пока они работали, манекенщица лишь изредка моргала. Наконец кто-то дотронулся до прически. Одобрительный шепот приветствовал эти чудесные движения фокусников.

Но еще не все было в порядке. Со своего места Кристиан Диор давал указания:

– Еще крупнее, добавьте цветок!

Мадам Брикар попросила менее «городскую» вуалетку, мадам Маргарита предложила черный бант. Попробовали по очереди и то и другое. Только когда тюль попала в глаза, терпеливая манекенщица тихо прошептала:

– Ну у осторожнее!

Наконец патрон поднялся, потрогал все сооружение, переместил булавки, все изменил, вернулся на свое место и сказал:

– Вот так красиво. Передай-ка мне два гагата.

И тогда я понял, что генеральная репетиция, этот спектакль, представляет собой не что иное, как приятную частную вечеринку, где все участники собираются, чтобы нарядить новогодние елки. Да! На полу стояли коробки с хрустальными шариками, агатами, переливающимися бусами, блестящими кокардами и звездами. А изящной, элегантной елкой была молчаливая, роскошно отстраненная манекенщица! Каждый спешил принять участие в этих пышных приготовлениях: обе шляпницы ловкими руками сдвигали на нужное место головные уборы, ответственная за украшения жонглировала серьгами и колье, Пуговичка подставляла свой лоток с кабошонами всех размеров и цветов, меховщицы легко держали на вытянутых руках свои манто и накидки. Казалось, что платье уже закончено, принято, и это уже не обсуждается!

Но я снова ошибался. Следующая модель разрушила мою версию. Она называлась «Вращение». Манекенщица вошла, исполнила свой маленький балет с таким отрешенным, отсутствующим видом, почти на грани дерзости, и неподвижно застыла на подиуме. После довольно долгого размышления трость маэстро остановилась на точке, где-то на уровне груди, и голос хозяина уточнил:

– Мне это совсем не нравится!

Поднялась мадам Маргарита, за ней последовал мужчина, по-видимому портной, ответственный за изготовление этого платья. Появились булавки, одна рука потянула ткань налево, другая проскользнула под нее. Приподняли плечи, закололи булавками низ жакета. Не глядя на эти исправления, манекенщица казалась абсолютно отсутствующей. Она ожила, как только вновь оказалась в своем царственном одиночестве, и улыбка коснулась краешка ее губ. Кристиан Диор одобрил:

– Теперь хорошо… Да, вот так хорошо!

Но все-таки было видно, что он не полностью удовлетворен. Чего-то еще не хватало. Отпущенная на свободу манекенщица ходила туда-обратно, постоянно поворачиваясь. Наконец патрон ее остановил:

– Я понял, в чем дело, – сказал он. – Нужны еще две пуговицы. Пуговичка!

Подрагивая, приблизилась каталка. Одна, две, три, четыре, пять черных пуговиц, и, намой взгляд, совершенно одинаковых, были опробованы по очереди. Подошла только шестая. Двумя булавками почти с маниакальной тщательностью было отмечено положение петель. Сделав последний пируэт, модель «Вращение» удалилась. Она уже дошла до дверей, как послышалось указание:

– Добавьте ей черный зонтик!

Линии Кристиана Диора, 1955

Дефиле продолжалось. Каждое появление платья вызывало свои проблемы: то дело было в самом платье, то в шляпе, то в муфте или надо было поменять украшения. Иногда, сопровождаемая одобрительным шепотом и возгласами «великолепно!», манекенщица в прекрасно исполненной модели проходила без единого исправления. Тогда патрон непременно говорил:

– Ах! Как это красиво! Невозможно быть лучше одетой! Нельзя быть более элегантной!

Время шло, пепельницы наполнялись окурками с красными следами от помады, художники набрасывали быстрые и точные эскизы, и по залу стали тайно циркулировать ментоловые леденцы. Именно тогда я заметил, как по студии передают маленькие клочки бумаги. Отправляясь от стола с драгоценностями, где иногда звонил телефон, они гуляли среди присутствующих. Девушка, низким голосом отвечавшая на звонки, передавала их, и они переходили из рук в руки, пока не достигали адресата. Возвращаясь, сообщения проделывали тот же путь в обратном направлении, и телефонистка передавала текст по назначению. В «окне» между двумя моделями кроме бумажек в процесс вступила нуга, появившаяся неизвестно откуда. Конфеты перемещались как маленькие вагончики поезда со сладостями. Когда их все разобрали, встала серьезная проблема: развертывание фольги, в которую обернуты эти конфеты, приводило к ужасному шороху. Он рождался и поспешно затихал, снова возобновлялся в другом месте, снова затихал, и никто, я думаю, не развернул конфетку до конца… Этот хруст и шелест прожорливых мышей сопровождался недовольными взглядами, a Presidencia бросал вопрошающие взгляды:

– Ну? Готово? Роже? Клер?