Кто-то высокий и серый, явно выделяющийся на фоне мрачной прихожей, стоял, склонившись над ее туфлями, даже не пытаясь притаиться. Настасья сглотнула, пошарила рукой по подоконнику, но ничего обороняющего, кроме тяжелой пепельницы – задумчивого пня, не нашла. Сжав холодный металл в ладони, она почувствовала себя увереннее, ножками-корнями можно здорово пристукнуть.

– Эй! – Голос, могучим басом разгоняющий мальчишек-шкодников, сорвался на хриплый шепот. – Кто там?

Муська с громким рычанием изогнулась сильнее, шерсть на холке встала дыбом, уши прижались к головке, Настасья сделала шаг по направлению к двери.

– Эй!

Тень покачнулась, повернувшись к хозяйке квартиры, Настасью прошиб холодный озноб. Мягкое и серое, бесформенное нечто смотрело на нее и не производило ни звука, только водило дымными тощими клешнями по крышке чемодана. Изредка в призрачном мареве как будто проскакивали алые искры. Настасья запустила в незваного гостя пепельницей. Ледяным ветром Муську сдуло с кресла, распахнуло полы шерстяной Настасьиной кофты, зазвенело рамой окна – и фигура духа застыла в сантиметре от носа дворничихи. Та судорожно хватала воздух, пытаясь пальцами уцепиться за край стола. Она не могла даже моргнуть от ужаса, только тихонько скулила, пока проявившиеся на сером полупрозрачном лице глаза внимательно изучали ее зрачки. Фигура не касалась пола, от нее веяло то нестерпимым жаром, то лютым холодом, безносое лицо постоянно меняло выражение: от полного презрения и отвращения до ангельской улыбки или адского оскала. Это продолжалось, как казалось Настасье, вечно. Перепуганная, она не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова, только глядела в глаза незваному гостю и чувствовала, как сердце все ниже и ниже опускается, словно бы замедляет свои удары, деревенеет…

Стеклянная ваза вдребезги разбилась об пол, красные гвоздики рассыпались, брызги заляпали подол Настасьиной синей юбки, последние секунды мгновенно стерлись из памяти.

– Тьфу ты, Муська! – Настасья как очнулась, растерянно огляделась по сторонам: чего это она, задумалась, что ли, или уснула, как эти, больные которые… – Муська, черт тебя забирай! Ты что натворила?!

Настасья, чавкая промокшими носками, тут же бросилась в прихожую за половой тряпкой, Муська – ей наперерез, дворничиха, споткнувшись о кошку, запуталась в юбке и растянулась посреди коридора. Ей бы разрыдаться, а она захохотала и смеялась так громко, что даже шаги на лестничной клетке замерли: кто-то прислушивался к истеричному смеху. Муська внимательно обнюхивала косяк входной двери.

– Проклятая кошка! – Настасья кое-как поднялась на ноги, потирая колени и пытаясь отдышаться. – Ух я тебя выброшу, уй как выброшу! Всем еще расскажу, что ты за чудило! Вазу опрокинула, под ноги бросаешься…

Настасья осеклась и замолчала. Муська смотрела на нее внимательно и с укором, как на несмышленыша какого. Ни разу до сих пор так по-человечьи кошка на нее не смотрела. Что ж это было такое?.. Кто-то заходил, что ли, а она забыла? Дверь нужно проверить… Муська охотно посторонилась, пропуская хозяйку к замкам.

– Гляди-ка, чудовище, а дверь-то я и правда забыла закрыть… Как так-то? Закрывала ж вроде.

Настасья покосилась на чемодан, ее туфли почему-то упали с него, а потертую ручку кто-то приподнял, словно открыть пытался. Наверное, когда падала, зацепила. Настасья прикоснулась к чемодану – и вспомнила: страшное лицо, вгрызающийся взгляд демона, приходившего за чемоданом. Конечно! За чем еще являться в ее квартиру, тут и посмотреть-то не на что, не то что воровать! Настасья содрогнулась, села на корточки, обняла себя за плечи и, тихо покачиваясь, расплакалась. Муська прошла мимо, поглаживая колени хозяйки черным хвостом, потом присела напротив и уставилась на Настасью.

– Что? Что ты смотришь, спасительница? Нарочно вазу-то сбросила, кии-иса, чтоб спугнуть его, да?.. Что нам делать-то? Ты же тоже его видела? Дух, прости меня, господи, дух явился… Страшно-то как, божечки. А кому сказать, не поверят нам… Это все чемодан проклятущий, не иначе. Что ж он там запрятал? Может, кости чьи, а, как думаешь? А дух бесплотный за плотью своей и приходил… Ох, не к добру это, ох не к добру…

Настасья перекрестилась и медленно поднялась, плечи ее подрагивали от рыданий, сдерживаемых обидой и опаской. Она пристально смотрела на чемодан, чувствовала мягкую кошачью спинку у голени и ледяной страх, сжимающий желудок. Настасья обернулась, повела плечами, обошла квартирку, проверяя, не спряталась ли где неприкаянная жуть-душа…

Рыжий чемодан с потертой ручкой и ржавыми замками срочно нужно уничтожить, вот только как? Вещь-то чужая. Прикасаться к нему Настасье уже не хотелось, но и оставаться в одной квартире со страшным кожаным «гробом» – да ни за что! Попросить Петровского забрать? Вот принести к нему – и пусть сам разбирается. Ой, засмеет он ее, подумает: необразованная баба, чемодана испугалась… А если и испугалась?! Нельзя? Нет, не пойдет она к Петровскому. Не стоит. Что же делать? Унести. Унести и спрятать!

Настасья бросилась в ванную, замотала руку полотенцем – так не страшно в руки взять, – подцепила тяжелую ношу и спустила ее на шесть ступенек, к входным дверям. Там, под лестницей, она хранила метлы и лопаты, немного мусорных корзин и соль, теперь и чемодану там место. А если спросит, окаянный, ответит, что ремонт затеяла, вот и снесла чемодан вниз, чтобы не запачкался. Да, так и скажет!

А как теперь в дворницкую-то попадать? Еще раз повстречаться с покойником страсть как не хочется! Шумно дыша, она вытащила все самое нужное из каптерки, занесла в квартиру, помедлила в дверях, задумалась, кинулась к шкафчику в кухне, порылась среди пакетов с крупой и макаронами, выудила Библию. Перекрестив книгой вход в квартиру, Настасья отнесла томик в дворницкую, положила поверх перекрещенного же чемодана и плотно заперла дверь.

Петровский как будто вовсе не удивился переезду своего скарба, понимающе покивал и даже с благодарностью принял старый ключ. Еще и извинился за беспокойство. Конечно, про привидение Настасья ничего ему не рассказала, вообще никому не рассказала, даже батюшке на исповеди, потому что тот батюшка знал, что мать Настасьи с ума сошла и с жизнью в психушке покончила, а чего б ему и в Настасье-то не усомниться. А она в психушку-то совсем не хочет. Две недели, как чемодан упрятала, март в апрель перекочевал, вроде успокоилось все… Лучше побольше благословленных свечек прикупить, Богу помолиться, о защите попросить да поститься, поститься. Может быть, валерьяночки попить. И Муське, опять же, приятно будет, когда пару капель-то накапаешь в мисочку.

– Да, Мусенька моя? Защи-и-итница моя…

Муська равнодушно подставляла уши под пальцы. Ее больше занимали вновь не вовремя зажегшиеся фонари: уже и не зима давно, можно бы и позже зажигать…

Далеко не каждый способен заметить тень, скользнувшую по залитому светом асфальту, или различить отдаленный отблеск свечи на паркете ночи. Привидение явится только к тому, кто может его увидеть, а чудеса произойдут только с теми, кто в них верит. Забавно иногда перепугать суеверную старушку сквозняками и стонами, а порой, скрытый ото всех, оказываешься на виду у невзрачного человечка, который не способен и мыши в сумерках различить. Смотрит на тебя человек – и видит. Не потому что хочет, а потому что верит.