"Наш человек в Гаване", — мелькнуло у Словко в памяти название какой-то книжки (которую он, вроде бы даже и не читал). — "Наш человек в Гаванском"…

Да, безусловно, он был "наш", этот пацаненок, раскрутивший тяжелое колесо по той же причине, по которой вертится Земля. И Словко знал, как теперь лучше всего поступить. Он, вроде бы случайно, шагнул в середину луча и стянул ветровку — ну, будто искал что-то во внутренних карманах. Выпрямился. И как бы увидел себя со стороны, глазами мальчишки. Полыхнула оранжевым огнем рубашка, засверкали золотые якорьки и шевроны, серебристым сиянием засветился капроновый плетеный аксельбант, заискрились латунные пуговки…

Прошло несколько секунд. И наконец хозяин колеса сделал прерывистый вдох и сбивчиво спросил:

— Вы… кто?

— Мы — парусная флотилия. Иначе говоря, отряд "Эспада", — сообщил сверкающий Словко.

Мальчик помолчал. И сказал задумчиво:

— Хорошо вам…

— Почему хорошо? — спросил Игорь.

— Потому что парусная… и вообще…

В это "вообще" он, видимо, включил многое — то, что чувствовал в незнакомых ребятах, но о чем не умел или стеснялся сказать.

И тогда Ксеня (которая продолжала работать турбиной) задала наконец главный вопрос:

— Хочешь к нам?

Мальчик отозвался сразу, уверенно и спокойно, словно перед этим долго обдумывал ответ:

— Да. Я очень хочу.

Дальше все пошло по заведенному обычаю. Один за другим назвали себя:

— Я — Игорь…

— Я — Словко. Имей в виду: не Славка, а Словко… — ("Ага, я буду иметь в виду…", — понятливо отозвался мальчик).

— Я — Кирилл…

— Я — Ксеня… — сообщила от фонарика вертящая динамку девочка. — А ты кто?

И тогда он сморщился, будто тронул языком больной зуб:

— Ох… у меня такое дурацкое имя…

— Дурацких имен не бывает, — строго возразил Словко, натягивая курточку.

— Бывает. Оно такое… несовременное. Отцу пришло в голову, чтобы я назывался Прохор. В честь какого-то его друга… Сам придумал, а сам потом… — Ну, чуть ли не слезинка дрогнула в горле мальчишки.

— Да ты что? Хорошее имя, — увесисто сказал Кирилл.

— Ага, "хорошее". Только и слышишь везде… и в школе, и на улице, и в лагере… "Прошка — окрошка, гнилая поварешка"… Или еще хуже.

— Это хоть с кем бывает. Про меня вот пели: "Кирилл — деда с бабкой уморил"…

Мальчик Прохор со слабой улыбкой глянул на рослого уверенного Кирилла. Мол, про тебя скажи такое…

— Но если имя не нравится, можно придумать новое, — сказала Ксеня и сильнее крутнула динамку. — У нас это просто…

Прохор смотрел недоверчиво и… с ожиданием. Будто надеялся, что новое имя ему тут же поднесут, как на блюдечке.

— Хочешь быть Рыжиком? — вдруг спросила Ксеня.

Он заморгал. Не ожидал такого.

— Но ведь… я же… — он тронул свой искрящийся светлый ежик.

— Ну да, волосы не рыжие, — покивала Ксеня. — Зато свитер совсем рыжий. И сапоги… А то, что прическа русая, ну так что? Так даже интереснее.

— И вообще имя Рыжик славное такое, — поддержал Словко Ксеню. Он чуть не выразился "ласковое", но побоялся смутить Прохора. — И даже книжка есть с таким названием…

— Да, я читал, — вдруг кивнул Прохор. — Про старинного мальчика…

"Надо же, еще и читатель!" — изумился про себя Словко.

— Вот видишь! Не отказывайся, — вступил в разговор Игорь.

Кажется, всем хотелось, чтобы новичка звали именно Рыжиком. Потому что и Кирилл сказал:

— Когда говорят "Рыжик", сразу видно, что это хороший человек. Соглашайся…

И Прохор заулыбался:

— Ладно, я… соглашаюсь. Пусть буду Рыжик.

А тяжелое колесо все вертелось, послушное закону инерции…

Он пошел проводить новых друзей. Хлопая сапожками, шагал с ребятами до улицы Кочегаров. После сумрачного убежища оказалось, что на улице еще не совсем темно (дни пока были длиннее ночи — до осеннего равноденствия оставалась целая неделя). По дороге Рыжику (теперь уже — "Рыжику" навсегда) объяснили, куда и к какому часу завтра, в воскресенье, придти в отряд.

— Улицу Профсоюзную знаешь? Это недалеко, за мостиком. Зеленый трехэтажный дом, номер девять. Над дверью вывеска…

На перекрестке каждый пожал Рыжику руку. (И наверно, это были первые в его жизни рукопожатия; кажется, он даже не сразу поверил, что они всерьез. Но поверил.) Когда Рыжик уходил, он часто оглядывался и один раз нерешительно помахал рукой. Все разом помахали ему в ответ.

— Свой человек в Гаванском… — проговорил Словко теперь уже вслух. У него не спросили объяснений. То ли тоже слышали про такую книжку, то ли все было ясно и так.

— Спорить могу, человек пошел не домой, а снова раскручивать колесо, — сказала Ксеня.

— Ну так что же… — откликнулся Игорь

— Все же непонятно, зачем ему этот агрегат, — заметил Кирилл. — Ясно, что очень «зачем-то», а вот знать бы…

Ксеня сказала:

— Он объяснял, когда ты ездил. "Чтобы вертелось".

— Тогда ясно… — не стал спорить покладистый Кирилл.

— Может быть, у него философия такая, — поделился догадкой Словко. — Вроде как у буддистов. Говорят, у них в храмах есть специальные вертящиеся барабаны. Покрутишь такой барабан и вроде как помолился, жить легче…

— Понятно, — опять согласился Кирилл и забеспокоился о другом: — Аида, наверно упрется рогами: как это новичок без вступительного взноса? А где он возьмет взнос? Прабабушкину пенсию, что ли?

— Скажем Корнеичу, он ее прижмет, — решил Словко. — Аиду то есть…

— Как Аида с Феликсом сумели протащить на сборе эту бредятину насчет взносов? — вдруг досадливо взвинтился Игорь. — Ни один из барабанщиков за это не голосовал, а большинство все равно…

— Охмурили ребят, — согласился Кирилл с командиром барабанщиков Нессоновым.

— Охмурять они умеют… — буркнул Словко.

— Ну, давайте ваши лапы, я поехал, — сказал Кирилл. Попрощался и укатил.

— Словко, пошли к нам, — позвала Ксеня. — У нас пирог с горбушей.

— Пирог — это хорошо. Но мне уже пиликали из дома…

Тогда с ним распрощались и близнецы. Словко смотрел им вслед. Хорошие люди. Словкины ровесники. Даже чуть постарше, хотя и поменьше ростом. Характером слегка (а может, и не слегка) похожие на Жека. Не капитаны еще и не командиры судов, потому что опыта у них не в пример меньше Словкиного, зато матросы его экипажа. И барабанщики. А он, Словко, из барабанщиков уже "брысь". Кто виноват, что вдруг сделался выше Нессоновых чуть не на голову! Сказали на сборе "пора, брат, пора". Оставили в утешение аксельбант и нашивку барабанщика-ветерана, перевели в ассистенты знаменной группы, а барабан он передал на линейке маленькому Сережке Гольденбауму. Чуть слезу не пустил тогда…