Я всегда скептически относилась к ценности этих картин. Огромные массивные рамы напоминали дешевые произведения искусства в холлах отелей. Внизу, в запертом хранилище, покоились мольберты, краски и кисти Маршана – все, что было продано внучкой художника, очень нуждавшейся в деньгах. Роджер, в свою очередь, стал тем, кто при любой возможности терпеливо скупал и скупал все, что имело отношение к Маршану.

Люк внезапно остановился перед большой картиной от пола до потолка, которую я никогда раньше не замечала. С холста на нас смотрела девушка не старше шестнадцати с длинными каштановыми волосами. Она стояла на ступеньке. Волосы юной особы гармонировали с одеждой в темно-зеленых и коричневых тонах. Скорее всего, ткань была изношена и выцвела от частой стирки. Она стояла босиком, с раскинутыми руками, но гладкая кожа при этом сияла розовым оттенком, как у херувима. Картина выглядела настолько реалистично, что казалось, девушка вот-вот спустится из рамы прямо на мраморный пол. Модель с почти вывернутыми наизнанку локтями выглядела немного несуразно. Я сразу заметила эту деталь, поскольку мои собственные руки ничем не отличались.

– Ну? – Люк стоял перед картиной, спрятав ладони в карманы. Хотя он изрядно сдобрил темно-русые волосы гелем, они все равно начали завиваться от вашингтонской влажности.

– Мило. – Я сковырнула с ногтя отслаивающийся лак.

Варнер рассмеялся и раздраженно закрыл лицо рукой.

– В самом деле? Это все, что ты скажешь об этой картине? – Люк повернулся, подошел к скамейке в центре зала и уселся на нее, словно обиженный подросток.

Пожав плечами, я взглянула на девушку на холсте.

– Тебе следует знать, что Огюст Маршан никогда не производил на меня особого впечатления. Этот художник – больное место в наших отношениях с Роджером.

Я повернулась к Люку с легким скрипом каблуков по мраморному полу. Этим вечером я была довольна своим нарядом – короткой черной юбкой и ботинками, – но теперь он казался странно чужеродным. Зато я почти ощущала мягкую потертую ткань, облекавшую девушку на картине, и мне хотелось закутаться в нее.

– О, как поэтично. Маршан не произвел на тебя впечатления. Я целые жизни ждал, чтобы услышать эти слова… – Он покачал головой и запустил пальцы в волосы, словно разочарованный в глупом ученике учитель. – Это ты. – Варнер указал на картину, как будто я была недалекого ума. – Разве ты не видишь?

Я хотела ответить что-то невероятно умное, но вместо этого склонила голову, посмотрела на картину и сказала:

– А?

Положив руки на бедра, я приблизилась к холсту и прочитала название: «Босоногая девочка, 1896 год». А затем наклонилась и сделала что-то очень странное – то, чего никогда раньше не делала и даже не знала, что умела. Я взглянула на мазки. Разглядела толщину краски и слои. Я хорошо понимала, как писалась картина. Затем я выпрямилась в недоумении и направилась к скамейке, чтобы сесть рядом с Люком. Склонившись к нему, я прошептала заговорщическим тоном:

– Она написана в тысяча восемьсот девяносто шестом году…

Люк встал. Обойдя меня, он поднял палец и вновь направился в мою сторону. Когда он склонился ко мне, наши глаза встретились. Я почувствовала запах вина и легкую нотку одеколона, которая приятно меня удивила.

– На самом деле она написана в тысяча восемьсот девяносто пятом. Табличка врет. Сосредоточься, Рыжик. Посмотри на нее! Посмотри внимательно! Постарайся вспомнить!

Я уставилась на девушку, которая тоже не сводила с меня глаз. Ее волосы были собраны в простой хвост; выбившиеся пряди обрамляли ее лицо. Она напомнила мне саму себя в тринадцать лет, еще до подтяжек, операции по исправлению сломанного носа и яркого медного цвета волос, который заменил мой естественный каштановый оттенок. Волосы девушки были пышными, непослушными. Глядя на нее, я думала, что приложила много усилий, чтобы не выглядеть как она. В глазах девочки застыла печаль.

– Такое ощущение, что ей грустно.

– Тебе и правда было грустно. – Люк, похоже, смирился с тем, что я ему не верила.

Я встала, поправила юбку. Мне хотелось чем-то занять свои руки, поэтому я принялась снимать с одежды воображаемый пух.

– Свидание вышло очень интересным, мистер Варнер. Правда.

Я улыбнулась и, цокая каблуками, направилась прочь из зала и музея. Люк Варнер за мной не последовал.

Когда я вернулась в квартиру, то поняла, что кое-что из его слов засело в душе. Нет, я не могла утверждать, что поверила ему, но… Он знал о матери Сары и Роджере, и это не могло меня не встревожить. Да, он мог получить информацию от Микки, но я сомневалась в этом. Люк Варнер слишком хорошо знал мои мысли.

В ту ночь я уснула быстро. Мне снилась Франция: поля и деревушки, подсолнухи и каменные дома, колодцы с ведрами и холодные известняковые полы, и все в оттенках желто-зеленого, которые я едва ли видела наяву. Мне снились темная зелень лесов, серебристые сине-зеленые тени кустов, насыщенная зелень летней травы.

Трава выглядела настолько реальной, что, казалось, я могла до нее дотронуться.

Джульетта ЛаКомпт

Шаллан, Франция, 1895 год

Июньское утро выдалось на удивление теплым. Джульетта ступила на каменное крыльцо, ожидая почувствовать прохладу, но тут же юркнула обратно в кухню, спасаясь от обжигающей жары. Мать с хмурым видом подняла глаза и спустя мгновение снова вернулась к мытью кастрюли.

– Ступай за водой, да побыстрее!

Джульетта вновь шагнула на крыльцо, и вторая попытка далась легче. Взглянув на мать, она поспешно сбежала с плоских ступеней на шелестящую под ногами влажную траву. Капли вчерашнего дождя по-прежнему цеплялись за травяной покров.

Крепко держа в руках ведро, Джульетта помчалась к колодцу.

Дорога проходила мимо дома месье Маршана. Остановившись перед высокой каменной стеной, Джульетта поднялась на цыпочки. Хотя в этом году она заметно подросла, заглянуть через забор пока не получалось. Покосившись на ведро, Джульетта перевернула его и встала ногами на дно, чтобы лучше рассмотреть чужие владения. Дверь была открыта, и белый занавес колыхался на ветру, открывая путь в небольшой садик. Слухи оказались правдой. Маршан вернулся.

– Боже мой, девочка, ты же упадешь и убьешься. Если хочешь зайти, просто пройди через ворота.

Изумленная Джульетта, потеряв равновесие, упала с оловянного ведра.

– Простите, месье. – Она опустила глаза, глядя на свои ступни, так изумительно нарисованные Маршаном в прошлом году. Вновь взглянув на мужчину, Джульетта поняла, что он тоже смотрит на нее.

– Боже… Ты выросла с прошлого лета.

Джульетта спешно наклонилась, схватила ведро, чтобы убежать. Она не понимала, почему чувствует себя настолько чужой рядом с человеком, который рисовал ее десятки раз. Маршан был в белоснежной рубашке и простых коричневых брюках. Джульетта предполагала, что это его деревенский наряд, не одежда, в которой он блистал в салонах Парижа.