— У нее сегодня операция? — Внезапно суп и оранжевые цветы из супермаркета показались мне чудовищно неуместными.

— Нет, врач хочет еще раз осмотреть ее перед операцией.

— А…

Я не мог не заметить, что Хуана увидела темные пятна у меня под мышками.

— Хочешь подождать Пенелопу?

— А когда она вернется?

— Миссис Броквэй говорила, что перед ужином. Но потом сказала мне, что хочет сегодня поужинать раньше. Так что, думаю, они скоро будут.

— Хорошо.

Хуана убрала суп в холодильник, а цветы поставила в вазу на кухонном столе.

— Ривер, хочешь чего-нибудь? — спросила она. — Может, пить?

— Нет, Хуана, спасибо, — улыбнулся я. — Все нормально, правда.

Хуана пристально взглянула на меня. Наверняка она видела, что нормального во мне мало и меня беспокоят не только неприглядные пятна под мышками. Хуана относилась ко мне очень хорошо. Она начала работать у Броквэев примерно в то же время, когда в жизни Пенни появился я, и иногда мне представлялось, будто я ее любимый член семьи, хотя был посторонним человеком, проводившим в этом доме большую часть своего времени. Мы были привязаны друг к другу.

Я вошел в гостиную и увидел Бена, как обычно игравшего в видеоигры. Бен только этим и занимался — возможно, поэтому он был такой полный. Я решил, что сидеть с ним не так неловко, как болтаться возле Хуаны, когда она готовит ужин.

— Пенни нет, — сказал Бен.

— Знаю, — засмеялся я. — Я подожду, когда она вернется.

— У тебя пятна под мышками.

— Это я тоже знаю. Спасибо.

— Хочешь поиграть в FIFA 14?

— Как сказать. Если ты готов, чтобы тебе надрали задницу…

Мы немного поиграли, Бен разбил меня наголову, а потом я так разволновался, что уже не мог сидеть спокойно и вышел на задний двор поиграть в мяч с Ньюсенс. Этот пес всегда был настроен на общение и без промедления приносил мячик; отсутствие ноги ему не мешало. И вдруг в самый разгар игры он замер. Наклонил голову. Еще немного. А потом развернулся и помчался в дом. Мне стало ясно, что он услышал машину, подъезжавшую к гаражу.

Пенни вернулась!

Какое-то внутреннее чувство подсказало мне остаться и ждать снаружи, поэтому я сел на крыльцо. Сделал несколько медленных вдохов и выдохов.

Пенни вышла и села рядом со мной:

— Ривер?

Ей даже не надо было добавлять «Что ты тут делаешь?»: этот вопрос звучал в самой интонации, с которой девушка произнесла мое имя.

— Как твои глаза?

— Спасибо, нормально.

— Хорошо. Значит, будешь делать операцию? Наверное, я тебе не говорил, но ты мне очень нравишься в очках.

— Ты говорил, что я тебе нравлюсь в очках. Сотни раз.

— Правда? Хорошо.

— Думаю, тебе пора идти.

— Я принес тебе суп. И цветы.

— Ривер, пожалуйста. В доме мама. И Бен. Это неудобно.

— Я собираюсь все исправить, Пенни. Я стану лучше.

Девушка поднялась и вернулась в кухню. Я последовал за ней.

— Ривер, ты останешься на ужин? — спросила Хуана. — Я приготовила еще одну курицу. И картофель, как тебе нравится. Хрустящий.

— Нет, Хуана, — сказала Пенни. — Ривер не останется на ужин.

— Ладно. — Хуана повернулась к плите.

Я любил картофель Хуаны. Мне нравилось все, что она готовила.

Я указал на вазу на столе:

— Это цветы, о которых я говорил.

— Я вижу. Спасибо. Очень мило с твоей стороны, — сухо проговорила Пенни.

— Мы стояли и смотрели друг на друга. Слышно было только потрескивание картофеля, который жарился на плите.

— Ладно, тогда я пойду.

— Да, тебе пора.

— Пока, Хуана, — сказал я.

— Пока, Ривер. Ты скоро вернешься. — Хуана похлопала меня по плечу.

— Не беспокойся. Вернусь.

К концу недели об этом знала вся школа.

Пенни и Ривер расстались.

Большинство считали, что это я ее бросил, но те, кто действительно меня знал, понимали, что такого никогда бы не случилось.

У нас с Пенни был только один общий урок — испанский, что было muy, muy[3] неловко. Во вторник я пришел первым и поставил новый стул на противоположном конце класса. Я видел Пенни только на этом уроке, пятьдесят минут, с 12:55 до 13:45 ежедневно.

В пятницу я начал ощущать всю тяжесть грядущих выходных без Пенни.

— Надо было купить тебе билет на Тиг Нотаро, — сказала Мэгги.

Мы сидели в кафе и ели одну порцию жареной картошки на двоих. Мэгги пришлось сражаться за свою долю, но она умела настоять на своем.

— Что за Тиг Нотаро? — удивился я.

Мэгги посмотрела на меня:

— Ривер! Я смотрела все ее выступления в «Ларго». Ты это знаешь.

— Правда?

— Да, потому что я тебе о них рассказывала.

— А… правильно. И на чем она играет?

— Она комик. Она играет на своем остроумии и необузданном юморе, как на чертовой скрипке. И еще у нее рак. Представь, она узнала об этом сразу после смерти своей матери, и как раз в это время ее бросила подружка.

— Она прямо крутая!

— Это точно. — Мэгги ухватила последнюю дольку. — Она потрясная. Я бы предложила тебе пойти, если бы знала, что к моменту ее выступления ты будешь один.

Я постарался не обращать внимания на ее подколки.

— Все равно у меня планы на субботу.

— У тебя? Правда? — Мэгги не скрывала своего удивления.

— Да, правда. — Я не мог сказать, что обязался принести закуски для группы поддержки, где пытаюсь справиться с ложной зависимостью от марихуаны, а потому ответил: — Иду на ужин с Леонардом. Мужское общение и все такое. Он меня просто вынудил.

— Славно. — Мэгги сделала вид, что надулась.

Леонард нравился всем, но Мэгги любила его особенно, потому что знала меня в промежутке между уходом моего отца и встречей моей мамы с Леонардом. Надо сказать, что эти годы для нашей семьи были далеко не лучшими. Мама пыталась совместить работу в некоммерческой организации, где занималась проблемами глобального доступа к воде, с воспитанием сына, которого нередко с любовью называла «сущее наказание». Пока я рос, большая часть моих дней проходила в доме Мэгги, где я пек печенье, пил чай и позволял Мэгги преображать меня, как ей вздумается, до возвращения моей мамы с работы. Часто мы ели ужины из микроволновки — у нас не было Хуаны.