Профессор юридического факультета Императорского Петроградского университета А. А. Боголепов полагал, что программные положения правительственной Декларации от 2 марта существенно ограничивают законодательные полномочия Временного правительства, поскольку оно не должно издавать «определенного рода законы, нарушающие свободу граждан, неотъемлемые права человека и гражданина». При этом в силу фактической отмены имперских Основных законов оно «самим ходом жизни неизбежно приводится к тому, чтобы вместо них устанавливать какие-либо нормы, регулирующие деятельность государственных органов». И «за каждый свой шаг оно даст точный и полный ответ» Учредительному собранию[34].

Известный государствовед начала ХХ века В. М. Устинов указывал на то, что «основы нынешнего государственного порядка переходного времени вплоть до выработки конституции Учредительным собранием определяются общим смыслом совершившейся революции и требованиями народного суверенитета, который она установила»[35].

Лидер партии эсеров В. М. Чернов считал, что «Временное правительство не единовластный самодержец наш, а власть конституционно ограниченная, правящая на основе договора, заключенного между цензовой и рабочей Россиями. Оно правит, пока этот договор остается в силе, пока соглашение не нарушено»[36]. Под второй договаривающейся стороной понимался Совет рабочих и солдатских депутатов.

Таким образом, в оборот были запущены все три типа легитимности власти[37]: традиционалистский (власть Временному правительству досталась в наследство от самодержавия), харизматический (власть захвачена революционным путем) и легалистский (власть есть результат договора между элитой и трудящимися и ограничена определенными рамками). Впрочем, всем было понятно, что все эти фигуры речи должны быть проверены конкретной практикой Временного правительства.

Первый тип легитимности означал, что Временное правительство не было полноценным оператором власти, а только ее «держателем». Его обязанность – передать, как выразился А. Ф. Керенский, «священный сосуд власти», который так «великодушно доверил» правительству великий князь Михаил Александрович, Учредительному собранию, «не пролив из него ни одной капли»[38]. Временное правительство в своей деятельности не имело права предрешать «основных вопросов государственного строя» (принцип непредрешения). Любые его постановления конституционного характера были временными и могли быть отменены Учредительным собранием. Поэтому Временное правительство не могло принимать те постановления, которые Учредительное собрание уже не сможет отменить. Например, изменение границ империи.

В соответствии со вторым типом легитимности Временное правительство было революционным органом, и первейшей его обязанностью было создание новой государственности и принципиально новой системы управления Российской империей. А это явно противоречило принципу непредрешения. Декларация Временного правительства о его составе и задачах от 2 марта 1917 года отменяла Основные законы Российской империи, обеспечивала принципиально новые правовые условия и, как признавало само правительство, была «единственной конституцией Русской революции».

Такая неопределенность была очень удобной. Правительство могло мотивировать принимаемые решения в зависимости от обстоятельств то правовой преемственностью по отношению к прежней власти и подотчетностью Учредительному собранию, то своей революционностью и потому полной безответственностью.

Что касается третьего типа легитимности, основанного на договоре элиты, и остального населения в лице Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов и политических партий левого толка, то и здесь у первого состава Временного правительства тоже было все неплохо.

Между правительством и Петросоветом в марте-апреле установилось тесное взаимодействие. Все постановления Совета, выработанные им в первые дни революции (пресловутый Приказ № 1, об аресте царя и его семьи и т. д.), Временным правительством были поддержаны[39]. Правительство по собственной инициативе пошло на установление прочных контактов с Советом через созданную 10 марта контактную комиссию. Петросовет в своей резолюции от 11 марта окончательно поддержал Временное правительство и его курс на борьбу с контрреволюцией и на демократизацию и заявил о «революционном контроле» со своей стороны. То же сделали и Всероссийское совещание Советов[40], петроградская и московская конференции социалистов-революционеров; этой же позиции придерживались народные социалисты, меньшевики, группа «Единство», а до конца марта и Петроградский комитет РСДРП (б). Они призывали поддержать правительство, признавали его формальное единовластие, реформаторский и даже революционный характер[41].

Вместе с тем всякие попытки навязать министрам пусть даже декларативный контроль, в частности со стороны Временного комитета Государственной думы, как, впрочем, и со стороны Петросовета, встречали их дружное сопротивление.

Конечно, все обязательства, обозначенные в своей Декларации, Временное правительство выполнило[42], хотя их законодательное оформление пришлось осуществлять следующими составами. Однако по большей части эти обязательства касались цензовой, как тогда говорили, России. Широким народным массам политические реформы, обеспечение прав и свобод граждан были, в общем-то, безразличны. Их в первую очередь интересовали прекращение войны, улучшение социально-экономического положения, а крестьян наряду с миром волновал еще и земельный вопрос.

Нельзя сказать, что правительство полностью игнорировало эти проблемы[43], однако основная трудность была связана с упавшей на него ответственностью за обеспечение нормального функционирования государства. Временное правительство в это время вынуждено было развить колоссальную деятельность и решать самые разнообразные насущные проблемы.

Властная вертикаль прежнего государственного аппарата была уничтожена революцией, новая система еще не сложилась. А. Ф. Керенский отмечал: «Март, апрель 1917 года были главным образом периодом распада старых связей. Распалось все: старое представление о власти и отношение к ней, старые устои экономической, социальной и государственной жизни, старый строй в армии, старое отношение к войне и миру, отношения между центром и окраинами. Все государство сверху донизу расплавилось, находилось в сильнейшем брожении, а война, как таран, ударяла извне по телу России, заставляя ее все сильнее и сильнее содрогаться… Как-то сразу оказалось, что вся реальная сила в государстве попала в руки солдат, крестьян и рабочих по преимуществу. Куда исчезло все остальное, но исчезло сразу…»[44] Временному правительству необходимо было восстанавливать и укреплять управленческий аппарат. Создавалось неизбежное противоречие: вынужденная спешная реорганизация в таких условиях не могла способствовать росту эффективности власти.

Новые министры, неплохо разбиравшиеся в правовых порядках разных стран, совершенно не понимали, что такое реальная власть, ее авторитет и престиж, навыки рутинной бюрократической деятельности у них начисто отсутствовали.

Вот как описывал типичное заседание правительства очевидец: «За длинным столом вразбивку сидело несколько министров, глубоко погрузившихся в лежавшие перед ними бумаги, с краю возвышалась знакомая фигура старого друга Набокова… в центре кн. Львов, точно всеми брошенный и озиравшийся по сторонам, не оторвется ли кто-нибудь от бумаг, чтобы прийти к нему на помощь. Керенского, Милюкова и Терещенки не было, они пришли к концу обсуждения, а некоторые конца заседания не дождались и уходили, не простившись»[45].

Правительство собиралось обычно один-два раза в день (в марте – без выходных). Вечером