– Знакомо, – вздохнул Алкин. – Вы не против, Сара, если я закажу нам по омлету? Вам с беконом или зеленью?

– Просто омлет, – сказала Сара, неожиданно ощутив голод. Она не ела с утра, выехала из Бакдена в половине восьмого, а сейчас уже далеко за полдень.

Алкин поднялся и направился к барной стойке, где у него быстро приняли заказ, и он вернулся со словами:

– Сейчас принесут. Послушайте, – добавил он, – мне почему-то кажется, что мы с вами не случайно встретились, тут явная синхронистичность, нужно это использовать по полной программе. Я что-то не то сказал? – спросил он смущенно, заметив легкую тень недоумения на лице Сары. – Извините, мне все время кажется, что мой английский никуда не годится.

– У вас отличный английский, – быстро сказала Сара, подумав «да, для иностранца». – Но вы не сможете мне помочь, верно? Легенда так и останется. Тайна запертой комнаты. Вы говорите – мистика. Но вы не можете так думать.

– Да? – сказал Алкин со странной интонацией, то ли ироничной, то ли загадочной. – Почему, собственно?

– Как… – растерялась Сара. – Вы ученый. Да? Астроном.

– Космолог, – поправил Алкин. – Это не совсем одно и то же.

Принесли омлеты, и какое-то время оба молчали, переглядываясь и продолжая молчаливый разговор. Пришлось, конечно, сменить тему, о конкретных вещах взглядами не поговоришь, но Сара, как ей показалось, сумела прочитать в глазах Алкина, что ему хорошо здесь, в Кембридже, он достиг едва ли не всего, о чем мечтал, ведь сам он из российской глубинки, из небольшого городка вроде Бакдена, поэтому он так… не то чтобы стесняется… но ведет себя скованно, другой на его месте забросал бы Сару вопросами, узнал бы, свободна ли она сегодня вечером, и как она на самом деле относится к Тайлеру, нет, он точно не из Москвы, Сара видела москвичей, в прошлом году приезжали трое на машине, хотели снять дом на лето, а то и купить, но ничего не получилось, люди в Бакдене очень осторожные, иностранцев не любят, а эти еще и вели себя, будто все на свете перекупили. Кто-то даже Тайлеру пожаловался – русские, мол, нарушают общественный порядок, но что Бакли мог сделать? Ничего они, конечно, не нарушали на самом деле, а за не слишком, предположим, уважительное отношение к местным жителям («аборигенам», кто-то из них сказал, и это слышали) в полицию не забирают.

– Вы из Москвы? – не удержалась Сара от вопроса.

– Из Московского университета, да, – Алкин, похоже, не понял, о чем она хотела спросить, и Сара объяснила:

– Родились в Москве?

– Нет, – покачал он головой, аккуратно подбирая вилкой кусочки бекона, – я из Вичуги, это небольшой город, восемь часов от Москвы. Немного, вроде бы, но такая… провинция, да. Представляете, Сара, там до сих пор интернет только мобильный, работает отвратительно, я приезжал в прошлом году к родителям… Простите, – прервал он себя, – вам это совсем не интересно.

– Почему же…

– Не интересно, – повторил он, отодвигая тарелку. – У вас есть время? Я не… То есть, я вовсе не посягаю… Посягаю? Я правильно выбрал слово?

– Смотря что вы имеете в виду, – улыбнулась Сара.

– Я имею в виду, что вы рассказали о Хэмлине, и теперь я знаю, почему после тридцать шестого года не вышло ни одной его работы. А вы еще не знаете, какой это был ученый, и почему я заговорил о синхронистичности.

– Я ничего не понимаю в астрономии…

– Неважно. Если вас интересует, что произошло в Бакдене семьдесят лет назад, то нужно знать все факты, верно? Значит, и то, чем Хэмлин занимался в своей профессии.

– Разве это обязательно? – не согласилась Сара. Ей не хотелось выслушивать скучную лекцию. – По-моему, профессор и сантехник поступают одинаково, когда речь заходит о женщине. Или о деньгах. Я хочу сказать…

– Я понимаю, что вы хотите сказать, Сара, – с жаром воскликнул Алкин и взял ее ладони в свои. Это получилось так неожиданно, что оба смутились, но почему-то Саре оказалось приятно это пожатие, Тайлер тоже, бывало, брал ее за руки, но делал это совсем иначе, и она хотела понять, в чем отличие.

– Я понимаю, – повторил Алкин. – Но вы неправы. То есть, конечно, в определенных обстоятельствах все мужчины ведут себя почти одинаково, независимо от профессии. Но в некоторых… Скажем, моряк, не задумываясь, завяжет веревку морским узлом, и это поможет опознать… Нет, я тоже не совсем точно объясняю. Простите, когда я волнуюсь, то забываю слова…

– Ничего, – сказала Сара. – Неважно. Расскажите о Хэмлине. Он был космологом, как вы?

– Как я? – повторил Алкин. – Нет, куда мне! Впрочем…

* * *

Сара, я с детства хотел стать космонавтом. В нашем городке о космосе мечтали, по-моему, двое: вторым был сторож дядя Костя, охранявший напротив нашего дома склад, похожий на тюрьму. По ночам, чтобы не заснуть, дядя Костя распевал во всю глотку самим, видимо, сочиненную песню о том, как он поднимется в большой ракете высоко на орбиту, найдет оттуда в бинокль дом своей бывшей супруги Катерины и ударит по этой твари… Он пел не «ударю», конечно. Может, в английском такого слова и нет вовсе, а по-русски «жахну». Чем «жахнет», дядя Костя каждый раз придумывал заново, не заботясь о рифме и смысле, но, главное, громко, и весь наш дом слушал эту боевую песню – летом, когда окна открыты, особенно внимательно, – и все, включая меня, искренне желали, чтобы дядя Костя стал, наконец, космонавтом и улетел из нашего города к чертовой матери. Но только я мечтал полететь вместе с ним, поскольку у меня ракеты не было, а дядя Костя свою, как мне казалось, уже построил и только ждал случая запустить двигатель.

Смешно? Мне самому сейчас это видится если не смешным, то безумным, а мальчишкой я к полету на дяди Костиной ракете относился серьезно, но так и не решился подойти к нему и записаться в команду.

После школы предпочтения мои изменились, в космос уже не хотелось – я понял, что выше двухсот-трехсот километров не подняться, а что мне делать на орбитальной станции? Дрозофил выращивать и наблюдать вражеские объекты для нашего военно-промышленного комплекса? Поэтому поступать я решил в Москве на астрономическое отделение: с одной стороны, к звездам ближе, с другой – там нужна была математика, которую я хорошо знал и однажды выиграл премию на областной олимпиаде.

Это совсем не интересно на самом деле, я только хочу объяснить, почему занялся космологией. Я был на третьем курсе, когда в Москву приехал с лекциями Хокинг. Здесь, в Кембридже, каждый студент может прийти к нему на обед и будет принят, расскажет профессору о своих исследованиях и услышит совет или критику. Вы наверняка видели, как Хокинг выезжает во двор кампуса в своей знаменитой коляске, его окружает толпа, и каждый задает вопрос… Нет? Ни разу не были в университете до нынешнего утра? Ну, это… Впрочем, я знаю коренных москвичей, которые ни разу в жизни не побывали в Большом театре. Я не осуждаю, просто хочу сказать… Неважно.

Хокинг всех обаял своим мужеством, умом, блестящим остроумием, а меня – словами о том, что космос это, прежде всего, не звезды, не галактики, это элементарные частицы, кванты, поля, и чтобы понять Вселенную, нужно не квазары изучать (или не только квазары), а самую глубину материи.