Та-та… – очередь на два или три патрона разнесла голову Анне, оглушив всех.

– Ты охренел! – пошел я на сержанта…

– Спокойно! – заорал он, наведя на меня автомат, – Это уже не человек… ты что, не видел?

– Ты гонишь? Я утром с ней разговаривал!

– Успокойся, говорю, кто еще в квартире… был?

– Дети и ее мать, – ответил я, схватившись за голову и сползая по стене, – охренеть можно…

– Фу, воняет-то как, – закрыл рот и нос рукой Григорий и шагнул к себе в квартиру, – я «скорую» вызову, этому…

Слесарь стонал и раскачивался, сидя на полу, и, морщась от боли, заворачивал такие матюги, что впору записывать.

– Идемте, – сержант включил фонарь и подошел к двери квартиры, откуда по лестничной площадке распространялся невыносимый смрад, – сколько, говорите, их там?

– Должно было быть четверо, – я встал позади сержанта и добавил, – что тут у вас происходит, мля?

– В смысле, у нас?

– В смысле, в городе… Зомби-Апокалипсис какой-то.

– Во, а я все слова подбирал, как их называть-то… Зомби, точно! А они все психи, психи… – сказал сержант, и, приложив фонарь к цевью, шагнул в квартиру.

Когда я включил свет в коридоре, который осветил и часть зала, удержаться от рвоты было невозможно, и я испачкал какой-то пуфик у тумбочки в коридоре. Бабушка была практически съедена, а та часть, что от неё осталась, еще лежала на полу и шевелилась. Ее кишечник растянулся через весь коридор, она протягивала к нам руки с висящими на костях лохмотьями мышц и кожи. Сержант выстрелил в обезображенную голову.

…Топ, топ, топ… Из зала вывернуло то, что, наверное, было Сашкиной дочкой, почти цела, только на щеке дыра от укуса, но весь рот перемазан кровью, а ее оскал мне показался совсем не человеческим. Она быстро шла на меня, выставив вперед руки, я только и успел отскочить, перевернув на неё тумбочку. Пятилетняя зомби чуть потеряла равновесие, изогнулась и словно приготовилась к прыжку…

Бах!

– Фу, мля… – страх заставил меня отшатнуться и упереться спиной в стену, – еще мальчик старший где-то…

Но, обшарив доступное пространство фонарем, из коридора мы ничего не заметили. Сержант подкрался к двери в зал, быстро заглянул и выглянул, потом опять заглянул, протянул руку и включил свет – никого, только куча кровавых следов детских стоп на ковре и диване. На улице кто-то неистово закричал, моля о помощи и заставив меня дернуться.

– Точно должен быть еще ребенок? – спросил сержант, выйдя из зала.

Он тоже далеко не бодро выглядит, а автомат в его руках ходуном ходит, как только в цель попадал еще…

– Ты это, ствол отверни и палец со спуска…

– А? А, да, – выполнил мою просьбу сержант и осторожно прошел на кухню.

– И биться сердце перестало! – протянул появившийся в дверях с двустволкой в руках Григорий, а потом метнулся назад, и я услышал, как он тоже опустошает на лестничной клетке свой желудок.

Что-то звякнуло, словно упало и разбилось.

– Сержант, – кивнул я на дверь в ванную комнату и щелкнул выключателем на стене, – я открываю, ты смотришь.

– Угу…

Дверь оказалась закрыта изнутри и не открылась, я с силой дернул, сорвав хиленькую щеколду и распахнул дверь… Увидев милицейскую форму, мальчик, прячущийся в ванне и выглядывающий из-за ее края, впал в истерику. Он был, слава богу, цел и невредим. Рыдал, пытался что-то сказать, но ужасно заикался и всхлипывал.

– Никитка, все… – вытащил я его и прижал к себе, вышел из ванной комнаты, а затем боком из квартиры, дабы ребенок не видел то, что осталось от его родных, – сейчас домой поедем, слышишь меня? Все, успокойся.

Григорий провел нас к себе в зал, я усадил Никиту на диван и почувствовал специфический запах.

– Никитка, ты посиди тут, я сейчас, дядя Гриша вот тебя охранять будет, видишь, ружье какое у него?

Мальчик, всхлипывая на каждом вдохе, кивнул и покосился на Григория.

– Была же у бабушки твоя одежда какая-нибудь?

Сказать, что ребенок был перепуган – это ничего не сказать, стресс затормозил его конкретно. Не дождавшись ответа, я вернулся в кварту Сашкиной тещи, и, полазив по ящикам, нашел детскую одежду и сменное белье.

– Ну что, я поехал и этого бедолагу в больницу завезу, хотя он скоро умрет и станет таким же, как эти, – сказал сержант, до этого разговаривавший с кем-то по рации.

– Как поехал? Эм… я не знаю, а следственная группа там, ну, или что должно быть?

– Должно, но не будет, – ответил он и вышел из квартиры, помог подняться перевязанному Григорием слесарю и вызвал лифт.

– Черти что! – сказал я, и, схватив с обувной полки две пары детских сапожек, не поняв, какие из них Никиты, вышел и захлопнул квартиру.

Раздев мальчишку и поставив в ванну, я поливал его из горячего душа и натирал напененной мочалкой… Да уж, я и сам чуть не обделался, что уж о ребенке-то говорить? Никита относительно успокоился, плакать перестал, но все еще продолжал периодически всхлипывать и молчал. На мои вопросы он либо только кивал, либо отрицательно мотал головой. Одев ребенка в чистое, я стал сам собираться.

– Куда же вы, на ночь-то глядя, попретесь? – сказал Григорий, – Оставайтесь.

– Нет, я его лучше домой отвезу, может, и его отец уже дома…

– Звонил ему еще?

– Да, нет доступа все так же.

– Все же, думаю, не стоит на улицу выходить.

– А завтра? Ты вообще понял, что случилось? Завтра в городе таких… эм… зомби будет в разы больше, я лучше в Ростоши, там народа меньше. Сержант говорит, что все покусанные умирают, а потом сами становятся такими же зомби.

– Что еще сказал?

– Сказал, что в голову только стрелять таким надо, по-другому не успокаиваются.

– Слушай, давай телефонами обменяемся… Мало ли, так, на всякий случай.

– Хорошо.

Обменялись телефонами, и Григорий тоже стал обуваться:

– Провожу вас до машины.

– Спасибо, не помешает, – посмотрел я на стоящий у стены 27-й Иж.

– О! Подожди, – Григорий ушел в комнату, погромыхал там с минуту и вернулся, – вот, держи.

– «Оса»?

– Да, вот патронов десяток, давно лежат.

– Да, из неё попасть, тем более в голову, только в упор можно.

– А хоть и так, все лучше, чем с пустыми руками… И почему, кстати, именно в голову?

– Сержант сказал… Он в обед по такому же психу, то есть зомби, полмагазина, говорит, выпустил, а ему хоть бы хны, в результате, из пистолета в голову угомонил.

– Понятно. Знаешь, как пользоваться-то?