шуточную… Рассказ в ней ведется от лица юной девушки: не позволено ей в этих новых кленовых сенях находиться вместе с парнем, в которого она влюблена… Парнишку зовут Ваней… И, судя по всему, он очень привлекательный… По профессии Ваня пивовар и винокур, то есть производитель спиртных напитков… Он заманивает прогуливающихся по деревне юных девиц к себе в дом: «Вы пожалуйте, девицы, на поварню на мою. На моей ли, на поварне пиво пьяно на ходу. На моей ли, на поварне пиво пьяно на ходу, пиво пьяно на ходу, и на сладком на меду». Там Ваня подпаивает и смущает девушек… Главная героиня, понятное дело, влюбляется в него… Но у неё немилостивый, грозный батюшка, который не пускает вечерами её гулять с Ваней по деревне… Вот и вынуждена она сидеть в сенях, как в тюрьме, одна и петь песню, чтобы хоть как-то себя развлечь.

Народную песню, содержание которой так живо пересказал Курт в моих сенях, приведя цитаты, я помнил только по первой строчке — слышал когда-то давным-давно неизвестно где. И для меня стало целым откровением узнать, о чём в ней идет речь. Поэтому я даже слегка опешил и не мог сдвинуться с места.

— За веселой разухабистостью этой песни стоит горькая правда, — продолжал рассуждать Курт. — Не зря строгий отец хочет уберечь любимую дочку от искусителя-пивовара. Другой судьбы он хочет для неё — более богатой, трезвой и радостной. Но увы… Бабочка летит на огонь, кролик, как завороженный смотрит в пасть удава… Не придут сваты, не будет свадебного пира и счастливого конца — слишком велико внутреннее напряжение. Птичка навсегда выпорхнет из клетки, повеселится, полетает на свободе немного, а потом, почти наверняка, сгинет где-нибудь, и никто даже не всплакнет о ней. Новые кленовые сени состарятся и поникнут, строгий отец сопьется и умрет в одиночестве, а дом будет стоять с выбитыми окнами, из последних сил цепляясь за остов печи, заваливаясь набок, пока совсем не исчезнет в земле, а над ним не поднимутся вековые деревья…

Очень грустную картину развернул перед моими глазами Курт — мне даже показалось, что в моём доме действительно когда-то жила юная девица со строгим папашей, но потом она сбежала с молодым любовником, а папаша спился с горя и помер. Труп его вынесли Помощники, закопали в саду, дом прибрали и подготовили для нового жильца, которым стал я. Даже дохнуло чем-то забытым, чем-то мне чужим, но приятным — может быть, девичьим запахом, который Дом хранил в каком-нибудь тёмном углу, как дорогую память, но тут, услышав грустный рассказ, решил его через распахнутую дверь выдохнуть, выпустить на свободу.

Курт сделал пару шагов по сеням и снова остановился — теперь напротив тяжёлой дубовой двери в дом.

— О подобные дверные притолоки не единожды бивался я своей головой, — зыркнул он в мою сторону. — С одной стороны хозяев понять можно. Зимы, вечера и ночи долгие — поэтому дверные пороги делались высокими, а притолоки низкими, чтобы в избу холодный воздух понизу не вкатывался, а теплый поверху не выкатывался… Ещё плюс: всяк человек, входя в дом, хочешь-не хочешь, поклон сделает… А поклонился — значит проявил уважение дому и его хозяевам. Но что-то мне от этого не легче: помнится, разок так шарахнулся, что аж на пятую точку приземлился. Еле очухался… Теперь, когда в такие избы вхожу, всегда кланяюсь — словно меня кто-то за шкирку держит и носом во что-то тычет…

С великой осторожностью Курт надавил ладонью на массивную дверь — удивительно легко и совершенно бесшумно, словно ничего не весила, она отворилась внутрь дома. Может, кто-то неизвестный помогал ей двигаться с обратной стороны?

Курт оглянулся и смерил меня неожиданным взглядом хозяина, встречающего незваного гостя — мы как будто поменялись с ним местами. Я стал Путником, а он Свидетелем Дороги.

— Долго вы там будете стоять? Может, всё-таки зайдёте в дом? — спросил, теряя вежливость и терпение Курт.

— Что-то подсказывает мне, что вы со всем справитесь без меня… А у меня обход — незаконченные дела на дороге, — ответил я, почему-то и правда почувствовав себя всего лишь Путником. — Проходите в дом, смело хозяйничайте. Там ничего не заперто, всё можно брать, трогать, использовать… Разрешаю… Дров и воды натаскайте, заслонку у печи откройте, зольник почистите. Печь растопите. С голоду себе помереть не дайте. Станет скучно, берите с полки библиотечные книги — никак не прочту и не верну обратно. В тетради, лежащие на столе, заглядывайте, если хотите — там мои отчеты за последнюю неделю… Ничего особенного… Наблюдения за дорогой и путниками… Размышления… Но вряд ли сумеете разобрать почерк…

— Замечательно! — обрадовался Курт такой вседозволенности. — На заднем дворе заметил баньку… Можно ли стопить и попариться?

— Распоряжайтесь, — коротко ответил я, тихо прикрыл дверь в сени и пошел на выход со двора.

С каким-то необычным чувством шёл я по Дороге в сторону Торгового центра, автоматически передвигая ноги и не уделяя ни малейшего внимания окружающим деталям, как привык это делать изо дня в день. Не осматривал обочины на предмет новых следов. Голова была полностью заполнена недавней встречей и разговором с Куртом. Особенно меня донимали его слова о том, что наши с Петрой взгляды похожи на шары, покрытые какой-то скользкой субстанцией. Что они пока отталкиваются друг от друга, но это не продлится долго — скоро они сольются в одно целое. При мысли о том, что в ближайшем будущем моему взгляду предстоит соединиться со взглядом Петры, меня бросало в дрожь. Просто колотило так, что зуб на зуб не попадал. При этом я изо всех сил пытался себя успокоить: думал о том, что в слиянии взглядов мужчины и женщины нет ничего необычного. Они обязаны слиться, как два ветра, дующие навстречу друг другу. А вслед за взглядами и телам необходимо соприкоснуться и сплестись в одно целое. При мысли об этом у меня вообще подкашивались ноги, и я обрушивался на мостовую — сидел на булыжниках до тех пор, пока ноги вновь не обретали хоть маломальскую способность двигаться вертикально. Они заплетались, шаркали подошвами по пыльной Дороге. «Неужели это вообще возможно? — думал я. — Я и Петра. Вместе. Живем в одном доме, спим в одной постели, едим за одним столом. Она суетится у печки, готовит нехитрую, но вкусную и полезную еду. Разве такое вообще возможно?»

Я пытался себе это представить, но невероятно подвижное и гибкое тело Петры никак не вписывалось в пределы моего маленького уютного мирка, где светлым