— Она ведь пригласила и еще кого-то, дорогой, — мягко сказала Люси. — Эдвард собирается вернуться к ним...

— Этот елейный пастор? Какого черта...

— Но, Джордж, ведь он ее брат! Потом, думаю, некоторые из племянников захотят прийти и, конечно, Мартин.

— Мартин?

— Это жених Анны, дорогой. Помнишь, ты встретил его на ужине, когда мы...

— Да, да! Конечно, прекрасно помню! — раздраженно сказал Джордж. — Нечего считать меня глупым ребенком!

Люси, которая за тридцать лет ничего другого о нем и не думала, героически промолчала. Упоминание о Мартине вскоре направило мысли Джорджа в другое русло.

— Поразительно неприлично, что дети не присутствовали на похоронах, — сказал он.

— Ты имеешь в виду Анну и Стефана?

— Конечно, Анну и Стефана. Ведь насколько мне известно, они — единственные дети Леонарда!

— Помилуй, Джордж, они не могли приехать, ведь они за границей. Элеонора написала нам и объяснила...

— Значит, им следовало вернуться. Говорю тебе, это неприлично. Не могу представить, чтобы я сам, если бы умер мой отец...

И здесь Джордж внезапно вспомнил, что именно произошло, когда умер его отец, и ту отвратительно непристойную сцену, которая произошла между ним и матерью в день похорон. Это воспоминание отравило даже вкус его любимой сигары, и он замолчал.

— Они в Швейцарии, где-то в горах, — продолжала Люси, не подозревая о причинах, вынудивших замолчать ее мужа. — Стефан уехал как раз перед смертью Леонарда, чтобы присоединиться к Анне. Разумеется, Элеонора послала телеграмму и отправила письмо, но ответа не получила. Ты знаешь, что у Стефана отпуск. Они будут переезжать там с места на место, где-то будут останавливаться на несколько дней, ночуя в палатках и в горных отелях. Вероятно, они еще ничего не знают. Иначе они сразу бы вернулись домой, я уверена.

— Несчастные идиоты! Не удивлюсь, если они сломают себе шею в горах.

После столь великодушного замечания по данному предмету больше не было сказано ни слова, и весь остальной путь до Лондона Джордж тешил свое самолюбие, пустившись в длинные объяснения о том, какие меры он принял, чтобы, по его выражению, «раздавить этих проныр из газет», которые обратились к нему за информацией о жизни и внезапной смерти брата, и разнося прессу за краткость и скупость некролога. То, что между этими двумя фактами была непосредственная связь, ему и в голову не приходило.

Как раз в тот момент, когда они приблизились к Хэмпстеду, его внезапно осенило.

— Кстати, — спросил он, — как ты думаешь, Леонард мало оставил Элеоноре?

— Не знаю, Джордж.

— Я думал, тебе известно о завещании Артура. Должно быть, она очень обижена. Ты уверена, что она не говорила с тобой об этом?

— Совершенно уверена, не говорила.

— Гм! — пробурчал Джордж, раздраженно размышляя что его могут попросить о помощи.

В таком случае, решил он, лучше вообще не оставаться на обед.

Это был настоящий съезд всего семейства. Джордж, принимая во внимание свои только что родившиеся опасения, против обыкновения старался казаться незаметным, предоставив Люси обмениваться положенными утешительными фразами с людьми, заполнившими небольшую комнату. Общество включало в себя множество непонятных родственников обоих полов, которые не успели прибыть к церемонии похорон. Трудно было сказать, зачем они приехали. Казалось, они сами этого толком не знали. Мартин Джонсон, жених Анны, неприкаянно околачивался позади группы родственников. В отсутствие Анны его положение было неловким. Их помолвка не была объявлена публично, и официально даже самые отдаленные родственники имели больше прав присутствовать в доме, чем он. Напротив, пастор Эдвард, брат миссис Диккинсон, казалось, чувствовал себя в своей тарелке. В жизни он руководствовался принципом, который сам удачно назвал «смотреть на вещи с правильной стороны», и его круглое красное лицо сияло от елейности — если это подходящее определение для церковного потения, и в то же время он использовал сложившуюся ситуацию на все сто процентов. Он сожалел только об отсутствии жены, которая слегла в постель из-за обострения хронической астмы. Однако, кроме него, это сожаление не разделял ни один из тех, кто ее знал. Тетушка Элизабет для своих многочисленных племянников и племянниц была Занудой — прозвище, в полной мере ею заслуженное.

Тем временем миссис Диккинсон сидела как печальная королева пчел в центре семейного улья, всей своей внешностью соответствуя положению только что овдовевшей супруги. Джордж с любопытством посмотрел на нее. Когда-нибудь, подумал он, вот в таком же положении окажется его Люси. Ведь она моложе его и жила более обеспеченно, так что наверняка его переживет. Интересно, как она будет выглядеть? Он отогнал эту мысль и сосредоточился на Элеоноре. Что на самом деле она испытывает сейчас в глубине души? Быть замужем за Леонардом — это дело нешуточное. Он почти убежден, что Люси... Нет, черт побери, мы же думаем об Элеоноре! Он был уверен, что вдовство Элеоноры стало для нее величайшим облегчением, хотя пока еще она не вполне это осознает. Сейчас у нее был вид, которого только и можно было ожидать от вдовы, — тихий, подавленный и трогательно-беспомощный.

Вскоре по траурно притихшей комнате начали циркулировать бокалы с шерри в сопровождении маленьких невыразительных сандвичей. Мало-помалу разговор начал оживляться. В одном углу комнаты, где собрались самые безответственные родственники, кто-то даже рискнул засмеяться. Но в целом приличия строго соблюдались и разговор велся на пониженных тонах, так что каждый отчетливо услышал звук притормозившего у входа такси.

— Интересно, кто... — сказал Эдвард, оказавшийся ближе всех к окну и выглянув наружу. — Надеюсь, это не... О, да это дети!

Минутой позже в гостиной появились Стефан и Анна Диккинсон. В этом траурном собрании они выглядели совершенно неуместно. Даже без ледорубов и рюкзаков, которые они, видимо, оставили в передней, они были одеты так, как будто Плейн-стрит, Хэмпстед был ледником или палаткой в альпийском лагере. Их огромные, подбитые железными гвоздями ботинки неуместно грохотали на блестящем паркетном полу, а когда Анна нагнулась поцеловать мать, стало видно, что ее штаны сзади были густо заляпаны каким-то прочным, черт-те какого происхождения веществом. Из угла, где скучились несколько девиц, донеслось приглушенное злорадное хихиканье.

«Детям», как с раздражающим упорством называл их Эдвард, было соответственно двадцать шесть и двадцать четыре года, Стефан был старшим. Оба были высокими, стройными и сильными, но на этом их сходство заканчивалось.

У Стефана были светло-каштановые волосы и обычно очень бледная кожа. В настоящий момент все его лицо пылало красным загаром, а на кончике довольно длинного носа кожа начала слезать, что его не красило. Анна более удачно, а может, более осторожно вела себя при встрече с коварными лучами солнца, сияющего на большой высоте и в разреженной атмосфере. Ее лицо и шея приобрели глубокий загар, который прекрасно сочетался с темными волосами и карими глазами. Это было поразительное лицо, скорее красивое, чем хорошенькое, с твердым, даже слишком четко очерченным подбородком, что контрастировало с ее слегка вздернутым, типично женским носиком. Такой подбородок больше подошел бы ее брату, чей высокий лоб и умные глаза немного портила челюсть, очертаниям которой не хватало определенности. Стефан обладал живыми и непринужденными манерами человека, способного легко освоиться в любом обществе. Напротив, спокойная и сдержанная Анна казалась слишком застенчивой. К счастью, в данный момент именно брату пришлось выворачиваться из крайне неловкого положения.