В свое время Фрэнсис Петигрю не жалел усилий, стараясь добиться самых различных желанных должностей. Эти усилия приносили свои плоды, и ему не раз удавалось занять весьма солидный пост, чаще всего почетный. Но никогда в жизни он не думал, что когда-нибудь станет почетным казначеем Маркширского музыкального общества, имеющего резиденцию в их городке Маркгемптоне.

Это, размышлял он, сидя в загроможденной мебелью гостиной миссис Бассет, одно из неожиданных последствий его брака, который и сам по себе был самым непредвиденным событием в его жизни. Женившись на девушке, по возрасту вполне годившейся ему в дочери, он с философским спокойствием приготовился ко всякого рода сюрпризам, и они не заставили себя ждать. Пожалуй, самым большим сюрпризом для него стала та легкость, с каковой он перешел к семейной жизни в деревне после стольких лет, проведенных в Лондоне, где делил все свое время между Темплем[1], обществом коллег-адвокатов и друзьями по клубу. Он возлагал вину за разрыв с профессиональной деятельностью на войну, хотя в душе всегда мечтал, что когда-нибудь уйдет в отставку и поселится в одном из очаровательных местечек в южных окрестностях Лондона, где исключительно ради собственного удовольствия заведет себе достойную практику, обслуживая только местных клиентов до тех пор, пока самые верные из них не сочтут его слишком одряхлевшим и отсталым. Но в те времена слишком уж крепки были цепи привычки, да и перспектива одинокой жизни пугала его. А вот в конце войны, когда он удачно избежал опасности быть забранным на государственную службу, эта идея внезапно показалась ему вполне выполнимой. Тому было несколько весомых причин. Во-первых, безжалостными бомбардировками Гитлер лишил Темпль прежнего очарования, стерев с лица земли чуть ли не половину его старинных зданий. Во-вторых, сложности возобновления работы в Лондоне даже Петигрю, почти четыре года работавшему сверхурочно, казались непреодолимыми. И в-третьих, он уже не чувствовал себя одиноким в жизни. Более того, как он честно признавал, деньги Элеонор сделали перспективу отставки, хотя и сопровождавшуюся тонкими язвительными намеками круга сослуживцев, гораздо более привлекательной. Теперь, спустя два года после женитьбы, он уже мог более бесстрастно относиться к молчаливому, но единодушному мнению своих старых друзей о том, как, должно быть, неудачно сложилась его жизнь.

Так или иначе, сказал себе Петигрю, озирая комнату, такого продолжения своей карьеры он никак не ожидал. Все началось совершенно невинно — когда Элеонор призналась ему, что страстно любит музыку. Это признание не вызвало со стороны Петигрю ни малейшего неудовольствия. Он и сам был не прочь послушать хорошую музыку, но по причине лени и нехватки времени из-за других интересов ему не удалось развить к ней настоящий вкус. Затем выяснилось, что его молодой жене не только нравится слушать музыку, но и сама она весьма недурно играет на скрипке. И эта новость также не предвещала ничего страшного. Ни один здравомыслящий супруг не станет возражать против такого благородного увлечения, особенно когда это невинное занятие сочетается с тщательно выполняемым обещанием упражняться на инструменте только в его отсутствие. Отсюда дело, вполне естественно и логично, дошло до того, что через не сколько месяцев их жизни в Маркгемптоне она стала участвовать в городском любительском оркестре в качестве второй скрипки. Настоящие проблемы начались, когда он согласился, совершенно неофициально, проконсультировать комитет в связи с нелепым четырехсторонним спором, в который музыкальное общество было втянуто городским советом Маркгемптона (сдающего в аренду Сити-Холл, где проходили концерты оркестра), комиссией департамента государственных сборов (волнующейся о сборе налогов за развлечения) и обществом права на исполнение музыкальных произведений. Он с легкостью уладил все проблемы, но в какой-то момент потерял бдительность и позволил себе высказать мнение, что проблемы и не возникли бы, если бы счета общества велись более аккуратно. С этого момента судьба его была решена. Напрасно он убеждал членов комитета, что не имеет понятия о бухгалтерии, что его личный счет находится в самом что ни на есть запущенном состоянии. Против своей воли он заработал репутацию надежного и практичного делового человека, и отступать ему было некуда. Со всех сторон на него оказывалось беспощадное давление, и, когда он узнал, что миссис Бассет, в чьих властных руках находились не только виолончели оркестра, но и значительная часть общества их городка, начала изводить по этому поводу бедняжку Элеонор, он сдался. И вот он покорно присутствует на заседании комитета, кое-как устроившись на одном из твердых диванов гостиной миссис Бассет.

— Прошу секретаря комитета, — провозгласила миссис Бассет зычным голосом, напоминающим ржание лошади, — зачитать нам протокол предыдущего заседания.

Секретарем был Роберт Диксон — невысокий человечек лет за тридцать, с прилизанными темными волосами и гладким лицом, настолько незапоминающимся, что Петигрю постоянно боялся, что не узнает его при очередной встрече. Прежде всего, секретарь вовсе не был страстным любителем музыки, какими являлись все остальные члены общества. Казалось, концертное дело вызывает у него высокомерное презрение, едва ли не оскорбительное. Но это было пренебрежение того рода, как заметил Петигрю, в основе которого лежала феноменальная осведомленность, ибо полное безразличие к музыке как таковой у Диксона благополучно сочеталось с поразительно глубоким знанием музыки как бизнеса. Агенты и их требования, особенности личности солистов и минимальные размеры гонораров, на которые их можно уговорить, — все эти тонкости были для него знакомы как свои пять пальцев. Его способности оказывали обществу огромную помощь, но ввиду пренебрежительного отношения к самой музыке чрезвычайно раздражали. Петигрю всегда удивлялся, как миссис Бассет удавалось с ним ладить.

Просветление снизошло, когда случайно оброненное замечание миссис Бассет побудило его направиться в маркширскую библиотеку, чтобы порыться в справочнике «Дебретт». Изыскания помогли ему установить, что прапрадед Диксона был виконтом. Это все объясняло. Ибо в той броне, куда эта чопорная пожилая леди облекла свою душу и телеса, дабы успешно сражаться с жизнью и властвовать над ней, были два уязвимых места — всего лишь два! Одно из них был снобизм, причем снобизм самого редкого и утонченного свойства. Ей не просто нравилось благородное происхождение, как большинству снобов, — она благоговела перед малейшей примесью голубой крови, перед самой отдаленной связью с самым скромным титулом и была наделена сверхъестественным даром обнаруживать их. Именно она, а не его очаровательная жена открыла Петигрю тот факт, что дядя Элеонор по материнской линии был баронетом, и сделала это с таким радостным видом, словно щедро одарила его. У Петигрю сложилось мнение, что миссис Бассет испытывает гордость настоящего коллекционера, обнаружив следы аристократического происхождения в самых невероятных семействах, и предпочитает радость встречи со сводной кузиной пэра, которую сама обнаружила, более трепетному счастью быть представленной герцогу. С другой стороны, он никогда не видел, чтобы миссис Бассет представляли герцогу, так что не мог этого утверждать наверняка.