отыскать в нем перемены,

Зато богатству счету нет

И доброте одновременно.

Здесь люди не творят измены

И всяк в содружестве живет;

Столь часто смертные блаженны,

Сколь раки движутся вперед.

Немыслим в мире сем навет,

И правда в нем царит бессменно,

Обманщиков пропал и след,

Судьба блага и неизменна.

Здесь доброй дружбе знают цену

И не враждуют круглый год;

И тьма светлеет постепенно,

Коль раки движутся вперед.

Здесь рыцари блюдут обет

И милосердны сюзерены,

Средь судей — честности расцвет,

И кумовства нет совершенно,

Пред подкупом воздвигли стены,

Мздоимцам дали укорот;

Присяжный справедлив отменно,

Коль раки движутся вперед.

И стражник здесь — не мироед,

Не ставит в грош металл презренный,

Судей церковных прав совет,

От мзды бегут, как от геенны;

Нет места лести прикровенной,

Обилию потерян счет,

Исчезла нищета мгновенно —

Ведь раки движутся вперед.

Все люди слышат звон монет

И к нищим вовсе не надменны,

Живет священник как аскет,

На диво кроткий и смиренный;

И церковь не в земле растленной,

А в небе благодати ждет,

Чего правдивость несомненна —

Ведь раки движутся вперед.

И женщины ввели запрет

Отcюда аж до Карфагена

На модничанье, и вослед

Запрету сделались степенны;

Порядок в церкви стал священный,

Купец три шкуры не дерет,

И так же истина почтенна,

Как раки движутся вперед.

Князья! Событья наших лет

Я изложил предерзновенно;

Плетенье слов — большой секрет,

Но тем двусмысленность и ценна.

Ей потрясен во всей вселенной

Француз, норманн и всяк народ;

Вам небо явит откровенно,

Как раки движутся вперед.

Перевод А. Серебренникова

Баллада, предостерегающая мужчин от лукавых женщин

Любовники, молю, остерегайтесь —

Не дайте похоти вас взять в полон,

В кого попало больше не влюбляйтесь.

Самсон могучий, мудрый Соломон —

Всяк женской ложью встарь был обольщен.

Мой приговор пора бы вам принять:

Кто зазевался, будет мух глотать!

Как ни был бы прекрасен женский лик,

В них веры мало, правда в них растленна,

Румянами себя украсят вмиг,

Но верность ненадежна в них и бренна,

В них лжива дружба, истинна измена,

Свой нрав сто раз успеют поменять.

Кто зазевался, будет мух глотать!

Как ни старайся весь живущий люд,

Чтоб изменить их разум легковесный,

Не победишь природы — тщетен труд!

Мир связан честью, а они бесчестны,

Они смеются лишь — то всем известно.

Им верить — сказку истиной считать.

Кто зазевался, будет мух глотать!

Влюбленного жалею молодца —

У женщин мигом будет он обрит,

Кругом острижен будет, как овца.

Не все то злато, что в глаза блестит, —

Скрывает яд припудренный их вид.

Как то, что в головах у них, понять?

Кто зазевался, будет мух глотать!

Три свойства женская имеет масть.

Вот первое: все лгут и нас дурачат,

Второе: женщинам по нраву прясть,

А третье вас немало озадачит:

Чуть что не так — они берут и плачут,

Чуть что хотят — давай слезу пускать…

Кто зазевался, будет мух глотать!

Что всех на свете легче и быстрее?

Иные скажут — это солнца луч,

Но буйный ветер, беззаботно вея,

Так переменен, легок и летуч…

И все же, будь ты мудр или дремуч,

Легчайшей женщину пора признать.

Кто зазевался, будет мух глотать!

Сказать короче — обернись весь свет

Пергаментом наскобленным и белым,

А море синее, где брега нет,

Разлейся океаном почернелым,

Стилóм стань палка, всяк — писцом умелым, —

Всех женских козней им не описать.

Кто зазевался, будет мух глотать!

Перевод А. Серебренникова

Горемыка в Лондоне

Пришел я в Лондон как-то раз —

Там суд, я слышал, прав и скор, —

И в Вестминстер двинулся тот же час,

Дабы судейский крючкотвор

Между мной и соседом уладил спор.

Я рек: «Ради Бога, дайте совет!»

Но в мошне моей не нашлось монет.

Округ толклась лихая шваль,

И кто-то мой похитил шлык.

Хоть колпака и было жаль,

Но я решил придержать язык,

И в Королевский Суд проник,

И рек: «На соседа управы нет!»

Но в мошне моей не нашлось монет.

Секретари что было сил

Строчили, что судил закон;

И встал один и возгласил:

«Ричард! Роберт! И кентский Джон!»

И быстро столь гуторил он,

Что слух не поспевал вослед…

А я гадаю: где взять монет?

И в суд подался я мировой,

Где мировой восседал судья;

Вхожу, с непокрытой стою головой,

Реку: «Сосед не дает житья:

Дойдем до кулачного скоро битья!»

Судья же ответил, что жалоба — бред,

Не услышав звона моих монет.

Оттуда я в Канцлерский Суд спешу,

Где важные восседают писцы:

Всё меж собою шу-шу да шу-шу —

Дескать, пускай подождут истцы…

Выслушали меня, подлецы,

И молвили, что виноват мой сосед,

Но суда не будет, коль нет монет.

А в Вестминстер-Холле сыскался муж,

До пят облаченный в шелк;

Я ползал пред ним, что угодливый уж,

И выл, как тоскующий волк.

«Никак не возьму, — он ответил, — в толк:

Ужель тебе чинили вред?»

Видать, ожидал от меня монет.

Никто беде не желал помочь.

И я в кулаках восчувствовал зуд,

И плюнул, и устремился прочь —