словно дюшка, вот уж стыдобища-то. Но упорный, собака, я с него пятёрку беру, не отстаёт ни в какую. Жёнку свою молодую притащил, эта шлында мне опосля первого раза проходу не даёт, говорит, всё мол брошу, мужа и детей его, Фомич, берите меня всю, сбежим, мол, в Ленинград. А нахрена она мне сдалась, неужто окромя неё в Петербургах баб нету. Ну что, ещё парку? Пар сегодня хороший, дерево выдержанное, дубовое, Макар Пантелеймоныч своё дело знает, несмотря на все катаклизьмы. Дуй в парную, погрей косточки минут десять, а потом опять на лежанку.

— Может хватит? — Травин потянулся, лёгкость, посетившая тело, упорно не проходила. — Кто у тебя сегодня?

— Ещё одно начальственное тело из парткомиссии, его к десяти обычно паккард привозит, хоть и не гнушается Альберт Давидыч с народом побыть, но любит, когда народа этого поменьше. Так что ещё один заход, командир, и до следующей пятницы ты будешь совершенно свободен. И чист, как чекист.

Из двадцати семи оборудованных рабочих мест, разбросанных по двум этажам, подвалу и большому фойе Псковского окружного почтамта, в Страстную субботу было занято пять, две молодые девушки с комсомольскими значками на платьях разбирали новую корреспонденцию и раскладывали по ящикам почтовых отделений, одновременно регистрируя в толстых тетрадях, ещё одна, постарше, сортировала газеты и журналы на длинном столе. Помощник Травина, Семён Циммерман, тщедушный мужчина сорока пяти лет с карими печальными глазами, в вязаной синей кофте и неопределённо-серого цвета брюках, ожесточённо спорил с телеграфистом, зачитывая куски статьи Владимира Добровольского «Рывок к звёздам» из свежего выпуска журнала «Авиация и химия». Семён служил на почтамте ещё с дореволюционных времён, имел доступ ко всем доходящим до Пскова научным журналам, очень интересовался достижениями цивилизации, и из-за этого некоторые подписчики получали издания в потрёпанном виде и с задержкой.

— Товарищ Циммерман, — прервал его Сергей. — Ты когда отвлечёшься от глобальных проблем современности, проверь списки адресатов в Моглино. Снова жалобы поступают — приносят письма и газеты не в те дома.

— Ничего я не с глобальными проблемами, — Семёна иногда сбивали с толку выражения нового начальника, прежний был проще и понятнее, — мы тут с Николаем обсуждаем, можно ли двигатель внутреннего сгорания на ракету поставить. Вот Добровольский считает, как и я, что в безвоздушном пространстве этого недостаточно будет, и ссылается на Циолковского. Коля, сейчас я тебе ещё кое-что почитаю, и ты поймёшь, что неправ. А списки, Сергей Олегович, я сверил, там родственники живут, фамилии одинаковые, и имена тоже, и приезжих много, особенно военных, вот в Моглинском отделении и путают. Да ты же сам там был в феврале, товарищ Травин, видел, что творится.

— Может, ещё раз съездишь?

— А толку? Нет, давай лучше ты. И вообще, ты ведь в клуб собирался? Так иди, я тут посижу.

— На пару часов, — Травин поднялся, подхватил меховую куртку. — Покажусь, и вернусь.

— Да хоть до завтра не приходи, — Циммерман потёр воспаленные глаза, — ничего тут не случится. Да, Авдотья Ниловна?

Та, что постарше, кивнула, не отрывая взгляд от разложенных стопками журналов, она шевелила губами, читая названия, и боялась сбиться.

— Эх, Сёма, разве ж я тебя без присмотра тут оставлю, с нашими красавицами, — Сергей снял с вешалки куртку, — за тобой глаз да глаз нужен, улетишь ещё с ними в космос на ракете с бензиновым мотором внутреннего сгорания, люди без журналов и газет останутся.

Девушки захихикали, одна из них, светленькая, с вздёрнутым носиком, чуть покраснела, бросила на Семёна короткий взгляд. И Семён покраснел, уткнулся в журнал, принялся водить пальцем по строчкам. Личные отношения подчинённых Сергея волновали мало, лишь бы на работе не сказывались, но этот намечающийся служебный роман имел все шансы в рабочий процесс вмешаться — жена Циммермана, женщина внушительной комплекции и плохого характера, работала в соседнем здании, в редакции газеты «Псковский набат», и могла эти отношения задавить физически вместе с влюблёнными. Терять помощника Травину не хотелось, Семён разбирался в почтовом деле куда лучше своего начальника.

От почтамта, где работал Сергей, до клуба было триста с небольшим шагов по мощёной булыжником мостовой. Клуб Урицкого находился в здании бывшей духовной семинарии рядом с церковью Николая Чудотворца, внутренние помещения, перестроенные новой властью, пытались изгнать из себя религиозное наследие, но оно то тут, то там себя проявляло — ангелами под потолками, крестами на дубовых дверях, изречениями на старославянском и древнегреческом вперемешку с силуэтами голых женщин, вырезанными на скамьях и партах.

Мероприятия, отрицающие Пасху, начались в полдень, комсомольцы и прочая молодежь из разных учреждений, которых здесь было в избытке, набились в бывшую семинарию битком. И не только молодёжь, хватало начальников средней руки, вышедших из комсомольского возраста, для которых это собрание было поводом провести день культурно. Сначала перед пёстрой аудиторией выступил секретарь Псковского окркома партии Баузе, уложившийся в десять минут — ёмко, образно и с латышским акцентом он рассказал о партийной работе на местах и о борьбе пролетариата за мировую революцию. Точно такую же речь он произнёс за полчаса до этого в центральном клубе ВЛКСМ, в час дня с ней же его ждали в клубе железнодорожников, там организацией угощения занимался пивной завод. Вслед за Баузе начальник окрфинотдела Смирнов минут двадцать пытался связать один революционный тезис с другим, зрители было приуныли и хлопали вяло, но потом на сцену, затянутую кумачом, поднялся комсомольский секретарь Мирошкин, и рассказал несколько анекдотов антирелигиозного содержания.

— Пусть они там празднуют свою Пасху, — заявил он в конце, — у нас своя есть, комсомольская. Старые порядки нам как корове седло и собаке пятая нога, поэтому, товарищи, будем есть, пить, веселиться и ниспровергать устои. Да? И не забывайте, ночью крестный ход, все комсомольцы должны быть на улицах возле учреждений культа и вести разъяснительную работу. Брошюры раздавайте, которые в коридорах лежат, проводите беседы, но чтобы никаких драк и бороды служителям культа не драть. Ясно?

Зал дружно согласился, Мирошкина сменили артисты из театра имени Пушкина с куплетами, в бывшей трапезной с утра расставили столы и открыли общественный буфет, самовары уже подустали кипеть, завод искусственных минеральных вод прислал свою продукцию, а кондитерская фабрика — свою, ну и нехитрая мясная закуска от охотобщества на деревянных досках в самый строгий день поста вроде как бросала вызов религии, равно как и предстоящие танцы. Высокое начальство уехало, и веселью уже ничто не