а так как в Мезиржичи больницы вообще не было, всю мою семью отправили в инфекционное отделение областного центра.

— Беги к тете Гане, — сказала мне мама. Щеки у нее горели, она говорила с трудом, и язык был какой-то странно коричневый. — Не забудь запереть дверь. И смотри не натвори чего-нибудь опять.

Мама погладила меня по щеке и дала себя отвести в машину «скорой помощи». Она шла, опустив голову, в взгляд у нее был такой отсутствующий, как бывал у тети Ганы. Мама села рядом с папой и положила голову к нему на плечо. Он открыл глаза и спросил:

— Ты завела часы? — и снова закрыл. Мама ничего не ответила и тоже опустила веки.

Мужчина в белом халате захлопнул дверь «скорой», а я осталась стоять одна на тротуаре перед часовой мастерской. Рядом не было никого, кто запретил бы мне идти на чердак, в подвал или даже на реку. Никого, кто меня любит.

Я поднялась по лестнице, села на диван в пустой кухне, которая вдруг показалась мне ужасно большой, и прислушалась к громкому тиканью часов. К тете Гане мне совершенно не хотелось, но что еще оставалось? Я решительно набрала в грудь воздуха, и вдруг мне показались на верхнем этаже какие-то шаркающие звуки. Я замерла, съежилась в углу кухонного дивана и притянула к себе подушку. Нет, просто почудилось. Я вдруг поняла, что никогда в жизни не оставалась дома совсем одна. Я протянула руку к сумке с вещами, которую мне помогла собрать мама, и снова услышала эти звуки. Будто кто-то ходит по чердаку. Я выскочила из кухни, внизу в прихожей сорвала пальто с вешалки, схватила в руки башмаки и помчалась вон. Только на площади я вспомнила, что не заперла дверь.

Тетя Гана жила в доме, в котором они с мамой родились когда-то у бабушки Эльзы и дедушки Эрвина. Четыре больших окна выходили на площадь, и я всегда завидовала тете, что она может садиться на широкий подоконник и наблюдать за жизнью города прямо под окном. Да, у нас-то дом трехэтажный, однако, чтобы увидеть что-то, кроме нашей узкой улочки, нужно забраться на чердак, откуда видно весь город, но мне же туда нельзя. Правда, я сама понимала, что тетя никогда не смотрит в окно, ведь она не любит людей и нисколько ими не интересуется.

Я поднималась к тетиной квартире ступенька за ступенькой и представляла себе, какой у нее будет вид, когда я скажу, что мне придется провести у нее несколько дней. Конечно, она не обрадуется, это уж точно. Она так привыкла к своему одиночеству, что забывала даже говорить. Из дома она выходила только купить самое необходимое или изредка в гости к маме. Я даже не была уверена, что она знает, как меня зовут. Я не могла вспомнить, чтобы она ко мне вообще обращалась. Ведь она никогда со мной толком не разговаривала.

Я позвонила в дверь, но в квартире было тихо. Я нажала на звонок еще раз, на этот раз понастойчивей. Внутри по-прежнему тишина. Я прижала ухо к двери. Неужели меня угораздило не застать тетю дома? Я дернула ручку. Было не заперто.

— Тетя? — позвала я в приоткрытую дверь, но никто не отозвался. — Тетя, это я, Мира. Мама отправила меня к тебе.

Я представила, как тетя сидит за столом, в глазах это ее странное выражение, и ничего вокруг не замечает. Тогда я вошла в прихожую, заглянула на кухню и, наконец, в спальню. Там я ее и нашла. Она лежала на кровати полностью одетая, как обычно приходила к нам, даже в черном платке, хоть он и сполз с седых волос на плечи. Она лежала на спине, как-то неестественно изогнувшись, как будто тело свело болезненной судорогой, подбородок запрокинут назад, глаза открыты, а из приоткрытого рта доносились странные хрипы.

Я не знала, что делать. Подошла на два шага ближе.

— Тетя?

Теперь я уже разглядела, что лицо у тети такого же цвета, как у Дагмарки. Глаза были мутными, ее всю трясло — сильнее, чем меня после падения в ледяную воду.

— Мама, — выкрикнула она вдруг. — Мама, я знала… знала, что вы вернетесь.

Она резко замотала головой из стороны в сторону.

— Их тут нет, нет.

Из глаз потекли слезы. Столько слез я не видела даже у Отика, а уж он-то умел закатывать истерики.

Не знаю даже, что меня больше напугало: сильная дрожь, судороги, крики или эти слезы. Я выскочила из квартиры, опрометью бросилась вниз по лестнице и уже на улице поймала первого попавшегося прохожего и в отчаянии повисла у него на рукаве:

— Что делать, что делать? Тете очень плохо. — И чтобы он воспринял меня всерьез, добавила: — Она обморочная.

Господин в длинном пальто довольно грубо отпихнул меня и отошел в сторону. В ту-пору уже было ясно, что по городу гуляет зараза. Он встал на безопасном расстоянии и спросил:

— Где она?

— Здесь, на втором этаже. Она там совсем одна, я не знаю, что делать.

— Пойдем со мной, — сказал он и зашел в булочную. — Только ничего не трогай.

Внутри было тепло и вкусно пахло хлебом. Тем самым хлебом, который здесь покупала тетя Гана и от которого отрезала потом тонкие ломтики и распихивала по карманам.

Господин в длинном пальто, не обращая внимания на недовольные взгляды покупательниц в очереди, направился прямиком к прилавку и обратился к продавщице:

— У вас тут есть телефон?

— Только служебный, — отрезала женщина. — Это вам не почта.

— Вызовите «скорую», — сказал мой спаситель. — Девочка назовет имя и адрес.

Продавщица хотела что-то возразить, но мужчина заорал на нее:

— Может, вы сначала хотите сама проведать больную?

Люди в очереди испуганно отшатнулись. Уж не знаю, боялись они больше заразы или разъяренного мужчины. Но я решила, что мне ужасно повезло: я схватила за рукав подходящего прохожего. Он точно посоветует мне, куда идти,