внутреннее умиротворение, а банка с ванилином, который промок и напоминал теперь кашицу, позволяла держать проклятых мошек на почтительном расстоянии.

Сидящий за рулем трактора молодой товарищ с удовольствием взял рубль, но предупредил, что едет только до Смоловки — и меня это полностью устраивало. Семь километров по асфальтовой, ровной дороге без нагрузки в виде «Урала» — это можно было считать удачей! Даже боты слегка подсохли на ногах — эдакий очевидный-неочевидный фокус: температура нашего тела в среднем 36–37 градусов, неплохая такая грелка на все случаи жизни, если что. Простуда? Ну да, простуда… Ни разу не болел простудой, пока жил внутри Геры Белозора. Там, в прошлой-будущей жизни такие штучки в мокрых ботинках вряд ли бы прокатили без фарингитов-циститов-ринитов. А тут — пользовался всеми преимуществами железной полесской генетики белозоровского организма, выросшего до немалых размеров без чернобыльской радиации, канцерогенной пищи и тлетворного воздействия вездесущих в двадцать первом веке электромагнитных полей. Еще и алкоголь употреблять бросил — так вообще расцвел и лохматость повысилась! Ну как — бросил? Почти.

Так или иначе, я слез с пахучего сена, подхватил рюкзак, на который подцепил брезентуху, чтоб сохла дальше и зашагал вперед — спиной к солнцу, прямо к берегам реки Оресы, в сторону загадочного поселка Талица.

Шел себе и насвистывал черт знает какую мелодию, наслаждался природой и в ус не дул, пока юный девичий голос не напугал меня едва ли не до усрачки, пропев над самым ухом, старательно грассируя:

— Алон занфан дё ля патрийё

Лё жур дё глуар-этариве!..

Ей-Богу, я аж слегка присел, чуть-чуть не уйдя в перекат в ближайшую канаву: семь километров пустой трассы, какого хрена тут происходит?

— А-а-а-а, мадмуазель, чего ж вы так подкрадываетесь на своем велосипеде? — старательно пытаясь не пустить петуха севшим то ли от прошедшего дождя,то ли от испуга горлом спросил я, рассматривая неожиданную певунью. — И почему на французском?

Вообще, эта манера велосипедистов подкратываться всегда меня бесила — и тут, и в будущем. Подъедут сзади и дышут напряженно: как это пешеход затылком не видит их величества! Но в этом случае беситься и ругаться мне резко расхотелось.

Девица-велосипедистка была просто загляденье, если честно. Такой, наверное, вырастет Василиса: тоненькая, русоволосая, с очаровательными веснушками и любопытными глазками. На ней было надето легенькое платье — светлое, всё в крохотных василёчках, кроссовки — те самые, тряпичные, синие, с белыми полосками, и — огромная сумка через плечо, на данный момент почти пустая.

— Отан дё лангь кян ом сэ парле, отан дё фуа этиль ом, — сказала она. — Или что-то вроде того. Захотелось мне вас напугать вот, а вы как раз «Марсельезу» свистели. Ну а мы на уроках французского ее хором через день пели. Игорь Палыч, наш учитель, в это время в лаборантской с физиком уединялся, и если мы тихо пели — то приходил и устраивал нам Варфоломеевскую ночь!

— Это как? — я и не знал, что свистел «Марсельезу».

— Каждый десятый выходил к доске и писал словарный диктант, в случайном порядке, — она легко спешилась и покатила велосипед рядом.

— Это не Варфоломеевская ночь, это децимация, — сказал я. — Но смысл понятен. А сколько человек-то у вас в классе было, если можно было вызвать каждого десятого? Десять?

— Почему- десять? — удивилась мадемуазель-велосипедистка. — Сорок!

— Ого! — сказал я. — Многовато.

— Обычное дело, — пожала плечами она. — К нам в десятилетку из всех окрестных сел приходят. А второй класс в параллели директор открывать не хочет — учителей не хватает.

Это было довольно странно для меня, привыкшего к обильному потоку негативной информации о убитых, изнасилованных, утонувших и сбитых машинами одиноких девочках. Для этой сельской мадмуазели, похоже, ничего необычного в долгих велосипедных прогулках по пересеченной местности не было. Тут вообще к собственной безопасности относились проще. Может и вправду: оптимизм — это недостаток информации?

— Я тётю Тоню подменяю. У нас как раз — последний звонок прошел, экзамены пока не начались, так я согласилась почту развезти, а то она сегодня на работу не вышла… Я вообще-то тоже думаю в почтальоны пойти, годик поработать — а потом уже поступать. А меня Яся зовут!

— А меня…

— Гера Белозор? О-о-о-о, я угадала, да? Да? Ой-ёй, какой кошмар! О, Господи, мне точно никто не поверит — иду тут вот между Будой и Талицей, и встречаю Геру Белозора! — она даже запрыгала на месте от переполнявших ее эмоций, и звоночек на велопсипедном руле задребезжал. — А вы такой… Ну, такой…

— Э-э-э-э, — мне было чертовски неловко. — Какой — такой?

— Ну, свойский!- сказала она. — Совсем нестрашный. К нам приезжал как-то один известный писатель, даже в хрестоматии его повести про войну есть, мы в восьмом классе читали. Так он такой был… Ну, сердитый! И нудный. А вы — вот идете себе, свистите. Одеты как… Как…

— Как кто?

— Как невесть кто! Что это за штаны на вас такие, на лямках? Где карманы? — она нахмурила брови а потом вдруг ее лицо приобрело испуганное выражение. — Я что, много треплюсь, да? Болтаю всякую дурь? Ой-ёй, кажется — да!

Я не выдержал и рассмеялся:

— Вы мне девчат моих напоминаете, Яся. Сразу двух! Только им шесть и три года, а вам…

— А мне — скоро будет семнадцать!

— Ага… А штаны с карманами у меня в рюкзаке. Мы с Габышевым «Урал» под дождем толкали, так они совсем промокли. Вот он мне и одолжил эти — на лямках.

— А… А Габышев — это который японец?- она поправила сумку и заглянула внутрь. — Из Комарович? Я его знаю! Смешной дядька, с нашим французом дружит. И с физиком вроде бы тоже. У них клуб по интересам, хи-хи! Общее увлечение.

Кажется, там, в ее большой сумке, оставалось еще несколько газет и писем.

Эта девчоночка была персонажем прелюбопытным, и наговорила уже столько, что переваривать можно было не один час! Но спросил я всего две вещи:

— А почему это он японец? Мне показалось — якут. И что за такое хобби у них общее?

— Может и якут,- легко согласилась Яся. — Игорь Палыч говорит, что они — сомелье, и мол это — одна из древнейших профессий! А моя баушка говорит что они старые пьющие бобыли!

Древнейшей называли несколько другую профессию, но лезть со своими уточнениями я не стал. Дождался пояснения про японца:

— Габышев этот после заседания клуба по интересам на мотоцикле в Комаровичи свои едет и песни про самураев орёт. Ну, вот эту вот… " В эту ночь решили самураи перейти-и-и грани-и-ицу у реки!"- чисто пропела она.

Опять чертовы самураи! Да что с ними не так? Или это — знаки? Бывают вообще такие совпадения? Сначала Герилович про самураев трепался, теперь вот — опять…

— Ну ладно, товарищ Белозор! Мне надо еще почту развезти, пока совсем не стемнело! — она оседлала велосипед и вдруг хлопнула себя по лбу: — Ой-ей! А я ж и спросить забыла: вы в наши края какими судьбами? Вы вообще куда идёте-то?

— Я-то? Я в Талицу иду, к Гумару-сташему.

— О! Так это вам на улицу Северную, она вдоль старика идёт, там тополя великанские, их издалека видать, не заблудитесь. Ну, увидимся! Наверное… Хотя, может тётя Тоня уже завтра выйдет, и тогда я буду сидеть и учить экзамены… Ну, я поехала!

Она и рукой успела махнуть, и отъехать метров на пятнадцать, когда меня вдруг как током ударило: не бывает таких страшных совпадений! Я просто обязан, обязан всё проверить!

— Яс-я-а-а! Стойте, стойте пожалуйста! Есть один дурацкий вопрос… А может даже два.

— Да? — она остановилась и обернулась встревожено.

— Скажите, Яся… А эта ваша тётя Тоня — она же почтальон? Она случайно не пенсию сегодня развозила?

— Ой-ёй! — сказала девочка-девушка и испуганно прижала ладонь ко рту. — А откуда вы знаете? А! Сумка, точно. Я сама сказала. А про пенсию — откуда?

— Кур-р-рва, — вырвалось у меня и я тоже прижал ладонь ко рту инстинктивно. Ругаться при юных мадмуазелях — моветон! А потом спросил: — Почему тогда вы ее тётей зовете, она же лет на семь или восемь старше вас, да?

— О-о-ой! Товарищ Белозор, вы чего меня пугаете? Вы откуда всё это знаете? Я её тетей зову потому что она моя родная тётя, мамина сестра, просто младше ее на пятнадцать лет. А что такое? Что-то с ней случилось?

— Яся, а участкового вашего мне как найти?..

Вечер явно переставал быть томным.

* * *

Передо мной стоял майор Соломин, в руках у Соломина был стакан с чаем и сахарный кренделек, а на лице — первобытный ужас. Его невероятно