открывает перед ней большие возможности, ведь она сможет предупреждать удары судьбы, подготовиться к ним. Если на мгновение представить, что я знала бы о заговоре против моего отца, то это, несомненно, многое изменило бы. Мой отец был бы жив, я осталась бы принцессой Елиной, Лушка — принцем Фиодором, а Анни умерла бы в той подворотне.

Если я что-то поняла в двух своих жизнях, так это то, что помочь всем нельзя. Отдавая что-то одному, ты одновременно забираешь то же самое у другого. И одно дело, когда ты знаешь только то, что видишь сам, и принимаешь решения, основываясь на обстоятельствах, ограниченных твоим собственным мирком. И совсем другое, когда тебе известно абсолютно все.

Смогла бы я, юная принцесса Елина, пожертвовать жизнью моего отца, чтобы спасти новорожденную девочку, которая в тот момент ничего не значила для меня, а сейчас через несколько лет значит так много? Не уверена. Мне не под силу сделать выбор: кто из моих близких и любимых должен жить, а кому пришло время умирать... Я, как и все люди, предпочитаю переложить решение на других и положиться на волю Богов.

— Мам, — рассмеялась Анни, прижимаясь ко мне теснее, — не бойся. Все не знают даже Боги... Так ты пойдешь к нему? — Заглянула она мне в глаза, — можно с тобой?

Обняв дочь, я улыбнулась. Эти слова внушали надежду, что от нас все еще что-то зависит. Мне не хотелось откладывать в долгий ящик разговор с графом Шерресом. Чем быстрее он узнает правду про Анни, тем легче мне будет жить в посольстве. Я отдавала себе отчет, что слова, сказанные на церемонии, почти ничего не значат, и, возможно, прямо сейчас граф готовиться вывести меня на чистую воду. Просто теперь он будет действовать более скрытно. И хотя Анни уже полагалось спать, я ответила:

— Конечно возьму...

Столько лет жить без отца и теперь получить шанс обрести его? Я легко могла представить, что чувствует сейчас моя дочь.

Глава 4

До выхода мы с Анни крались, прячась в тени стен и хихикая. Доставать верхнюю одежду мы не стали, чтобы моя горничная ничего не заподозрила, но с ног до головы завернулись в пуховые платки. На улице было довольно холодно, весна только-только вступила в свои права.

В посольских коридорах было уже совсем безлюдно, только где-то там, за стенами господских комнат, на половине прислуги, слышался неясный шум. Многочисленные горничные сновали туда-сюда, выполняя приказы своих хозяев. Дворецкий гулким басом распекал какую-то нерадивую служанку. А молодой мужской голос очень громко рассказывал что-то и хохотал. Здесь, в нашем мире, уже было вечернее затишье, а там все еще кипела жизнь.

— Идем, — шепнула дочери и осторожно, стараясь не скрипеть приоткрыла дверь, ведущую в сад, — только тише!

Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то, а особенно барон Пирр, узнал бы о нашей прогулке. Анни кивнула и смущенно улыбнулась. Пусть она пророк и знает о будущем гораздо больше, чем все остальные люди, но ей все равно было страшно. Я видела, как пугала ее предстоящая встреча и легонько сжала маленькую ладошку, показывая, что я всегда с ней. Что бы не случилось, я буду рядом. И никому не позволю обидеть мою девочку.

Мы вышли на невысокое крылечко, я осторожно прикрыла дверь за спиной и огляделась. Пусть в посольстве не такой большой сад, как в королевском замке, но несколько дорожек, ведущих в разных направлениях, расходились сразу от крыльца. И как узнать, где сейчас смотрит на звезды граф Шеррес? Бегать по саду и искать его не особенно хорошая затея. Мы могли бы всю ночь потратить на поиски и никого не найти, потому что графу надоело дышать воздухом, и он отправился домой. К тому же оставалась опасность просто замерзнуть, заблудившись между одинаковым рядами голых деревьев и кустарников. Тем более небо сияло так ярко, что было понятно, к утру хорошенько подморозит.

— Мам, — Анни потянула меня куда-то вправо и, кивнув в темноту, добавила, — идем. Граф Шеррес там... Мам... а как ты думаешь, он будет рад меня видеть? — вздохнула она, шагая по хрустящей льдинками тропинке в неизвестность.

И столько отчаяния было в этом вопросе, что я вздохнула и, остановившись прямо среди черно-серых кустов, присел и обняла Анни. Ветра сегодня совсем не было, и кусты стояли над нами, не шевелясь, как молчаливые стражи.

— Конечно он обрадуется! — воскликнула я, стараясь быть как можно убедительнее. И заверила, — любой был бы счастлив иметь такую дочь, как ты. Я вот очень счастлива...

— Ну, ты же моя мама! — рассмеялась она и снова вздохнула. — А папа это другое... вдруг я ему не понравлюсь? Или он скажет, что я ему не нужна?..

— Тогда он будет полный дурак, — я прижала Анни к себе и попыталась встать, держа ее на руках. Моей девочке было уже семь, она сильно выросла за эту зиму. Спина протестующе взвыла, но я справилась. Выпрямилась и теперь держала ее на руках, как маленькую девочку. Чувствовала, что это важно. Сейчас я нужна была дочери именно, как самый сильный во всем мире взрослый, чтобы она чувствовала себя защищенной рядом со мной.

Анни прильнула ко мне, обвив шею руками и обхватив ногами талию. И в ее тихом, еле слышном выдохе я услышала облегчение. Улыбнулась, прижала к себе еще крепче и сделала шаг вперед.

Идти было сложно. Я почти не видела куда наступаю, а дорожки, пусть даже очищенные от снега, были довольно скользкими. И я боялась не удержаться на ногах, грохнуться во весь рост и навредить ребенку. Тем более мои тонкие домашние туфли совсем не подходили для прогулок по парку в это время года.

Пройти мне удалось не больше двух десятков шагов. Я обогнула куст, дошла до обледенелой липы, на ветке которой висела кормушка для птиц, на секунду отвлеклась на ее качающийся темный силуэт, и не заметила, что именно в этом месте дорожка делает резкий поворот влево. Я не поскользнулась. Я споткнулась о высокий снеговой бортик и, пребольно ударив голень, рухнула за край дорожки прямо в сугроб. От неожиданности, боли и обжигающего холода снега, мгновенно забившегося нам под платки, мы обе не смогли сдержаться и взвизгнули. А потом, сидя по уши в снегу, как два снеговика, переглянулись и расхохотались.

— Что у вас случилось? — холодный,