— Собирай скорее цветы, милая девушка, времени у тебя пять минут всего, — торопит Март.

Только успела Марушка букетик набрать, как похолодало на поляне, лёг снег, снова завыл в кронах деревьев ветер.

Поблагодарила Марушка месяцев да и двинулась в обратный путь. И так легко и быстро нашла дорогу к дому, будто кто её проводил. Снег под ногами у неё не проваливался, ветер мягко подталкивал в спину, будто доброй рукой поддерживал, помогал.

Услышала мачеха скрип снега на дворе, открыла дверь и остолбенела. Стоит на пороге падчерица, румяная, раскрасневшаяся, а в руках букет фиалок держит.

— Где украла цветы, негодница? — злится мачеха.

— Не крала я фиалок, матушка, в лесу нарвала, как вы велели. Повезло мне. Нашлась в глуши полянка чудесная. Так далеко, что второй раз не найти мне её. Цветов там видимо-невидимо!

И протянула Марушка сестре нежный букетик. Забрала Олёна цветы, к платью приколола да на танцы отправилась.

А назавтра под вечер снова зовёт мачеха к себе Марушку.

— Пойди, — говорит, — в лес, набери нам к завтраку свежей земляники. И смотри мелкую да гнилую не бери, только самую крупную да спелую.

Испугалась девушка, чуть не плачет:

— Помилуйте, маменька! Как же я среди зимы ягоды спелой соберу? Не бывало такого никогда, чтоб ягода в снегу зрела.

Не стала слушать мачеха, сунула в руки падчерице корзинку и вытолкала на мороз.

Отправилась Марушка снова в лес. Долго плутала меж деревьев, замёрзла, устала. Идёт куда глаза глядят, без пути, без дороги. Вдруг видит — впереди огонёк теплится, прямо как в первый раз. Пошла девушка на огонёк, вышла к знакомой полянке. Сидят на полянке месяцы, беседу ведут меж собой.

Вышла девушка на полянку, поклонилась, попросилась у огня погреться.

Нахмурил брови Январь, но не отказал в гостеприимстве.

— Проходи, девушка, обогрейся. Неужто не хватило сестрице твоей фиалок?

— Ох, батюшка Январь, если бы. Хочет теперь маменька моя земляники спелой к завтраку. Не принесу — оставит на морозе помирать. Может, знаете местечко заветное, где растёт она?

И снова переглянулись месяцы. Покачал головой Январь, но передал посох одному из братьев.

— Помоги, Июнь, девице. Пропадёт ведь без тебя.

Снова трижды ударил о землю посох. Снова потеплело на поляне, растаял снег, проклюнулась травка, расстелились у самой земли резные листики земляники, следом расцвели крохотные белые цветочки и мигом превратились в сочные ягоды. Всё кругом ими усыпано!

— Собирай скорее, девица! Негоже июню посреди зимы задерживаться да свои порядки наводить!

Набрала Марушка полную корзинку спелой душистой ягоды, поблагодарила месяцев и домой отправилась. Как раз к рассвету воротилась.

Смотрит мачеха на полную корзинку, глазам своим не верит.

— Где взяла, негодница? Отвечай!

— Ой, в самой чаще. Глушь такая, что и не ведаю, как выбралась.

Сели завтракать мачеха с дочкой, едят ягоду, причмокивают. Запах земляники по всей избе стоит. А Марушке ни ягодки не дали. Да она и не просила, сидит в уголке рада-радёшенька, что снова спаслась от смерти.

Да только рано радовалась девушка. Назавтра снова зовёт ее мачеха и велит в лес идти, принести спелых груш. Никаких слёз и уговоров слушать не стала, за ворота выгнала и дверь захлопнула.

Идёт Марушка по лесу, а там снегу намело по пояс, холодно так, что ресницы льдом покрылись, а тощий полушубочек колом встал. И холодно бедной, и голодно, и страшно. Идёт, а сама вперёд поглядывает, не мелькнёт ли промеж деревьев заветный огонёк. И страшно ей снова к месяцам обращаться: вдруг рассердятся да прогонят, — и надеется, что не откажут.

Увидела огонёк, обрадовалась, побежала к костру со всех ног. Увидели месяцы гостью, нахмурились, зароптали.

— Зачем опять пришла? — спрашивают строго.

— За грушами медовыми, — отвечает, потупясь.

— Так и быть, — отвечают, — выручим, но это в последний раз. Иначе всем нам худо придётся.

Принял посох месяц Сентябрь, ударил оземь. Сошёл снег, распустились на деревьях молодые листочки да тут же и пожелтели. Смотрит Марушка — стоит на краю поляны грушевое дерево, плодов на нём видимо-невидимо, а висят высоко, не достать.

— Потряси дерево, — советует Сентябрь.

Раз тряхнула грушу девушка — упала в траву одна груша, тряхнула второй — ещё одна упала. А третий раз не успела — облетели листья с дерева, исчезли спелые плоды. Лёг обратно на поляну толстый снежный ковёр.

Прижала девушка к груди заветные плоды да бегом домой припустила, даже попрощаться с месяцами забыла. Принесла груши, а мачеха с дочкой смотрят недовольно.

— Отчего ж две только? Слопала небось всё по пути!

— Что вы, маменька! Клянусь, я только два раза и успела деревце потрясти, а третий мне не велели.

— Кто это тебе не велел? Отвечай! — кричит мачеха, а сама бедняжку палкой охаживает.

Пришлось девице рассказать мачехе да сестре всю правду: и про цветы, и про ягоды, и про груши. Вскочила Олёна, натянула платок тёплый да шубу длинную, ноги в валенки сунула.

— Пойду, — говорит, — сама в лес, стребую с месяцев богатых гостинцев, не чета ягодкам да цветочкам. Небось они и не такое могут.

И хотела мачеха остановить дочь, да не смогла. Убежала упрямица прямо в чащу. День ждали её, другой, третий — не вернулась домой злая девица. Собралась мачеха, в лес на поиски отправилась. Да и она не воротилась обратно. Заблудились обе, видать, и замёрзли в лесу до смерти. Очень уж лютовал в ту пору месяц Январь, очень злился.

А Марушка подождала-подождала, погоревала-погоревала да и зажила сама в отцовском доме. А по весне и хозяин дому сыскался — красивый да работящий. С тех пор живут они душа в душу, ведут хозяйство, деток растят. А за цветами да ягодами в лес ходят в положенное время — весной, летом да осенью.

Мороз и Ветер

Корякская сказка

Давным-давно в самых северных землях жили два брата — Мороз и Ветер. Суровы были братья, не давали житья ни людям, ни зверям. Лютый братец Мороз прямо на скаку мог оленя в лёд превратить, а братец Ветер, когда не в духе, людей целыми семьями уносил от их жилищ далеко на север, откуда никто не возвращается живым. Очень страдали люди от Мороза и Ветра, никто не мог с ними совладать.

Как-то сидели братья на пороге своей землянки, отдыхали после долгого трудового дня.

— А ведь мы