Отважная девушка стала первой представительницей той новой службы, которая практически одновременно возникла у обеих противоборствующих сторон. Речь идет о профессиональных сестрах милосердия.

Письма английских и французских солдат на родину, приходившие из-под Варны в разгар эпидемии холеры, не могли не вызвать общественного резонанса. И вскоре после высадки союзников в Крыму туда отправились французские монахини, чтобы ухаживать за больными и ранеными. А затем и в Англии появилась личность, буквально перевернувшая все предыдущие представления о том, какой должна быть фронтовая медицина.

В отличие от осиротевшей матросской дочери Даши Севастопольской Флоренс Найтингейл стояла почти на вершине социальной лестницы. Дочь крупного землевладельца, она должна была последовать в жизни только одним путем – выйти замуж и блистать в свете. Однако Флоренс пошла против воли родителей, отвергла достойного кандидата в мужья, ухаживавшего за ней 9 лет, и избрала профессию, которая считалась подходящей лишь для беднейших девушек: стала медсестрой лондонской частной больницы для гувернанток на Харли-стрит. Блестяще проявив себя на низшей должности, всего через год Флоренс возглавила это медицинское заведение. Руководя персоналом, она сумела обеспечить в стенах больницы строжайшую гигиену и справиться со вспышкой холеры.

Осенью 1854 г. Флоренс получила от своего знакомого, военного секретаря Герберта Сиднея, письмо с просьбой организовать общину медсестер для помощи больным и раненым солдатам в стамбульском госпитале. Именно туда их отсылали из Крыма. Всего за несколько дней собрав группу из 38 монахинь, Флоренс отправилась в путь.

То, что увидели женщины, прибыв на место, не поддается описанию. Госпиталь соседствовал с огромной выгребной ямой, загрязнявшей и воду, и само больничное здание. Те, кто не мог себя обслуживать, лежали в собственных экскрементах, а вокруг сновали крысы и кишели полчища насекомых. Не хватало элементарного: мыла, бинтов, воды, не говоря уже об еде. От тифа, холеры и дизентерии солдат умирало больше, чем от ран, полученных в бою.

«Отправить солдата в такой госпиталь – все равно что расстрелять его» [4], – писала Флоренс позднее.

Мисс Найтингейл и монахини немедленно взялись за дело. Они навели чистоту и организовали прачечную, что сразу же положительно сказалось на снижении смертности. Используя свои связи в правительстве, Флоренс добилась того, что в марте 1855 г. в Стамбул приехала официальная санитарная комиссия, после чего в госпитале наконец была налажена работа канализации и вентиляции. Мало того, в Лондоне был отдан приказ изготовить сборно-разборное здание другого госпиталя, перевезти его на территорию Турции и там собрать. Новый госпиталь оборудовали в куда более здоровой местности, где у солдат не было риска заболеть еще и малярией. Это произошло в мае 1855 г.

Не следует думать, что на месте Флоренс получала хоть какую-то поддержку от госпитальных врачей и официальных лиц. Напротив, ее встретили в штыки, видя в ней угрозу своему авторитету. Лишь близкое знакомство с военным секретарем, а также связи отважной медсестры с газетой «Таймс», куда она регулярно отправляла письма, описывая страшные подробности госпитального быта, и реакция на это в Англии заставляли считаться с нею. Флоренс приходилось отвоевывать раненых и у смерти, и у бездушия командования. Для того чтобы помочь им, она даже тратила собственные деньги из ренты, назначенной ей отцом.

Преобразовав стамбульский госпиталь, она отправилась в Крым, где сумела организовать такую же качественную помощь раненым. Ее называли «Крымским ангелом» и «Леди с лампой» (поздно ночью Флоренс имела обыкновение обходить госпиталь с лампой в руках, проверяя, все ли в порядке).

Примерно в одно время с миссией Флоренс Найтингейл в России была основана Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Ее учредительницей стала великая княгиня Елена Павловна, вдова младшего брата Николая I, Михаила.

Она обратилась с воззванием ко всем русским женщинам, которым не могли препятствовать семейные обязательства, оказать помощь больным и раненым в Крыму. Таким образом, состав общины был довольно разнородным: в него вошли и монахини, и знатные дворянки, и простые мещанки. Подавая пример нерешительным, великая княгиня ежедневно посещала больницы, на время становясь сестрой милосердия и собственноручно перевязывая раны. Вся деятельность общины финансировалась ею самой.

5 ноября 1854 г. первая партия из 35 сестер милосердия и нескольких врачей отправилась в Крым, где их ждал Николай Иванович Пирогов. Очень скоро за ней последовала вторая. Всего в Крыму работало более 150 медсестер.

То, с чем столкнулись в крымских госпиталях эти самоотверженные женщины, мало чем отличалось от того, что увидела Флоренс Найтингейл со своими сподвижницами. «Горькая нужда, беззаботность, медицинское невежество и нечисть соединились вместе в баснословных размерах» – так писал об этом Пирогов [1]. Он добавлял, что больные были положены на нарах «один возле другого, без промежутков, без порядка, без разницы, с нечистыми вонючими ранами возле чистых… как собак, бросили их на земле, на нарах, целые недели они не были перевязаны и даже не накормлены».

Лишь с появлением Пирогова и сестер милосердия из Крестовоздвиженской общины уход за ранеными начал осуществляться должным образом. «Они день и ночь попеременно бывают в госпиталях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино и наблюдают за служителями, и за смотрителями, и даже за врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бедствий» – так оценивал роль сестер милосердия Пирогов [там же]. А «первая ласточка» медсестринского дела – Даша Севастопольская, награжденная по приказу Николая I медалью и немалыми по тем временам деньгами, – естественным образом влилась в их ряды.

После поражения при Альме командующему русской армией в Крыму Александру Сергеевичу Меншикову стало очевидно: положение Севастополя критическое. Вражеская эскадра в любой момент может войти в Севастопольскую бухту, и тогда городу настанет конец. Поэтому на следующий день после боя при Альме Меншиков отдал приказ командующему Черноморским флотом, адмиралу Владимиру Алексеевичу Корнилову: затопить при входе в бухту старые корабли, чтобы преградить вход неприятельским судам.

Однако у Корнилова были совсем другие планы: выйти в море и сразиться с неприятелем. Он понимал, что его эскадра обречена, но не видел другого пути. Вот что вспоминает об этом один из участников событий: «Какой неувядаемый, блистательный венок готовился Черноморскому флоту: 14 кораблей, 7 фрегатов и 10 пароходов хотели сразиться с 33 кораблями и 50 пароходофрегатами. С какой дивной, чудной памятью погреб бы себя в волнах Черного моря Черноморский флот! Может ли быть славнее смерть?» [2]

Но Меншиков стоял на своем: «Выход в море для сражения с двойным числом неприятельских кораблей, не обещая успеха, лишит только бесполезно город главных своих защитников» [там же].

В итоге оба адмирала, впоследствии командовавших обороной Севастополя, – и Корнилов, и Нахимов – скрепя сердце вынуждены были расстаться с кораблями, которые считали родными. Боль от потери усугубляло то обстоятельство, что некоторые из судов, расстрелянных береговыми батареями и отправленных на дно, участвовали в победоносном Синопском сражении.