Но в эту ночь он в последний раз находится здесь по собственному желанию. Поиск начался с его жертвы.

И вновь раздался голос, возможно, его голос.

Я убиваю и умираю. Я убиваю и возрождаюсь.

Он взбежал по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и вскоре очутился на втором этаже. В темноте он улыбнулся.

Я есмь Избранник.

По мере того как он произносил ритуальные слова, его тело покрывалось мурашками. Пересохший рот почувствовал вкус крови.

Париж, улица Святого Иакова, 13 марта 1355 года

Фламель вздохнул. Тамплиеры и сарацины… Суеверность меховщика могла сравниться лишь с узостью его ума.

— Сарацины поклоняются вовсе не Бафомету, мэтр Майар, а их пророку Мухаммеду. Это человек. Обыкновенный человек. Что касается тамплиеров, они признались бы в чем угодно. Ведь вы же знаете, что их пытали…

— Ни слова больше, — оборвал Фламеля сосед. — Неужели вы тоже хотите окончить свои дни на костре, попав в следующую партию?

Теперь уже Никола перекрестился. Вот уже много лет Париж не видел, чтобы кого-то сжигали живьем. Король отказывался выносить подобные приговоры. В последний раз — это произошло сорок лет назад — пламя поглотило тамплиеров, но проклятие великого магистра до сих пор не изгладилось из памяти парижан. С тех пор беды и горести одна за другой обрушивались на Францию. Династия Капетингов угасла, королевство захватили англичане, а чума, эта черная смерть, так и косила население страны.

— Чтобы дать позволение на такую казнь, наш добрый король Иоанн должен иметь веские основания, — предположил Фламель, — ибо Господь никогда не простит, если сожгут невинного человека.

Мэтр Майар ухмыльнулся.

— Да ведь жгут еврея! Лучших оснований и не найти. Ученого, как мне сказали. Он приехал из Испании. Наш король, доброта которого не знает границ, даже принял его в своей крепости. Евреям многое известно. Но не забывайте, что именно они распяли нашего Господа Иисуса Христа. С тех пор дьявол осыпает их милостями.

— Но…

Лицо меховщика стало суровым.

— Наш король был введен в заблуждение, вот и все. И когда он понял, что впустил к себе Зло, то призвал на помощь святую инквизицию. — Фламель вздрогнул. А Майар продолжал: — Вам известно, что это означает, не правда ли? Впрочем, еврей приехал не один. Он привез с собой дочь и…

На противоположной стороне улицы с замогильным скрежетом распахнулась дверь. Несколько лет оттуда не раздавалось ни звука, окно было закрыто, а дверь замурована. В квартале поговаривали, что этот дом принадлежал доминиканцам, священнослужителям, получившим его по наследству, а затем бросившим на произвол судьбы. Но после Рождества там поселился какой-то человек.

Одетый во все черное, с надвинутым на лицо холщовым капюшоном, незнакомец направился в сторону Сены.

Мэтр Майар схватил Фламеля за рукав.

— Господи, только бы он нас не слышал! Во спасение наших душ и жизни наших тел!

На этот раз Фламель подумал, что он сам и его близкие действительно жили во власти книг. Даже дама Пернель, его жена, которая, впрочем, каждый день охотно беседовала с подругами на базаре, ни единым словом не обмолвилась о новом соседе.

— Право слово, мэтр Майар, вы говорите загадками. Во-первых, этот костер, на который вы только намекаете. А во-вторых, это человек, который заставляет вас дрожать всем телом.

Меховщик дождался, когда незнакомец скроется за углом, и только тогда ответил:

— Просто, мой дорогой сосед, я не люблю совпадений. Сами видите, что появился человек, провозвестник несчастья, одетый в черные одежды, как смерть.

— Я разглядел лишь капюшон, закрывавший его лицо.

— Это для того, чтобы его никто не узнал. И чтобы гнев людской не обратился против него. Ах! День, когда я выяснил, кто он…

На этот раз Фламель, невозмутимость которого приводили в пример все обитатели улицы Святого Иакова, взорвался:

— Ну наконец, мэтр Майар, скажите мне прямо, кто он?!

— Новый палач.

На мгновение Никола Фламелю почудилось, будто он видит адовы пытки, такие, как на росписях тимпана собора. А его сосед продолжал:

— Именно поэтому доминиканцы отдали ему этот дом. Ведь вам известно, что им поручено искоренять ересь. А для этого требуется суровый человек. Человек, которого нельзя растрогать…

Перед внутренним взором Фламеля вновь предстало видение. Он вспомнил покойника, выброшенного Сеной. Расчлененное тело, вздувшийся от воды живот и оскалившийся в ужасе рот… Рыбаки, выловившие бесформенный труп, сказали, перекрестившись: «Это работа палача».

Мэтр Майар проверил замки на двери своего дома. Колокола собора Парижской Богоматери зазвонили, призывая к ангелусу.[4]

— Возблагодарим небеса, что мы добрые христиане и покорные сыны Церкви, ибо для некоторых ночь будет долгой. У вас была трудная неделя. Пойдемте со мной на берег Сены. Давайте вместе посмотрим на казнь еврея. Зрелище доставит много радости славному парижскому люду.

Париж, резиденция масонских послушаний, наши дни

На четвертом этаже из лифта выехал человек в кресле. Марка ждал его на площадке, придерживая дверь.

— Не пропустишь ли со мной стаканчик после церемонии? — с озабоченным видом спросил его Поль де Ламбр.

— С удовольствием. Я останусь на агапу, хотя мне этого совсем не хочется. Неизвестно, сколько это продлится…

— Нет, не во время агапы. Я желал бы побыть с тобой наедине. Живу я рядом, адрес ты знаешь.

— Так почему бы и нет? Я ничего не планировал на этот вечер. Давай встретимся после собрания.

— Договорились. Я должен взять конверт у библиотекаря и повидаться с великим секретарем. Это займет добрых полчаса. Если тебя не затруднит подождать у меня дома, я дам тебе ключи и сообщу код.

Антуан ускорил шаг, чтобы не отставать от механического кресла.

— Может, лучше я подожду тебя напротив, в кафе?

— Нет, это слишком личное. Одним словом, я знал, что ты придешь сегодня. Досточтимый мастер передал мне список участников.

Комиссар остановился.

— Что-нибудь неладно?

— Я все объясню тебе дома, — ответил Поль де Ламбр, явно чем-то обеспокоенный.

Мужчины свернули за угол длинного коридора и увидели группу братьев-масонов в фартуках. По сигналу брата-кровельщика все вступили в храм Лафайет. Марка вошел торжественным шагом, и перед ним возникло удивительное зрелище, которым он никогда не переставал восторгаться.