Начищенные до блеска шпаги, молчаливые хранители масонских секретов, стояли вдоль северной и южной стен храма. Стальные клинки сверкали в полумраке.

Шпаги находились здесь с момента создания храма и были свидетелями тысячи и одного посвящения. Вот и сегодня они появятся из темноты, чтобы пролить свет. Между шпагами находилась эмблема с изображением фасции.[5]

Комиссар подумал, что это не совсем подходящее украшение для классического масонского храма. Он оторвал взгляд от шпаг и перевел его на первого надзирателя, занявшего место у входа в храм. Слева от Марка Поль де Ламбр остановил кресло перед одной из шпаг и указал на нее кровельщику. Тот вытащил шпагу из подставки и осторожно передал ее Ламбру. Марка задержался возле колонн. Как великий эксперт, он должен был привести будущего посвященного из комнаты размышлений.

Досточтимый мастер встал под сверкающим треугольником и объявил собрание открытым.

— Поскольку пробил час и настала пора, примемся же за работу.

Человек в кожаном капюшоне затаился на небольшой лестнице этажом ниже, где находились комнаты размышлений. В некоторых местах штукатурка отвалилась, на стенах виднелись плохо заделанные трещины, в неплотно закрытом шкафу хранилась всякая всячина… А ведь многие думают, что франкмасоны купаются в золоте! Изучив здание вдоль и поперек, он понял, что этот лабиринт требует капитального ремонта, и с трудом сдержал смех.

Он поднялся по лестнице и остановился возле перил, в метре от двух комнат размышлений, обустроенных еще в XIX веке.

С этого места прекрасно просматривался коридор, по которому через четверть часа пройдет великий эксперт. У него оставалось несколько минут, чтобы шагнуть внутрь и так красиво обставить первую смерть, что о ней долго будут помнить. Вторая смерть станет еще более театральной, но для этого ему пришлось обратиться к истории резиденции масонских послушаний.

Никто до него не осквернял это священное место. Он наслаждался своим могуществом. Профана, сидевшего почти в темноте, при слабом свете единственной свечи, должно быть, охватывала всевозрастающая тревога. Он это знал. Его тоже посвящали, но очень давно. Он хорошо помнил тот момент, когда остался наедине со скалящимся черепом в черной комнате, чтобы нетвердой рукой написать философское завещание в ожидании, пока за ним придут и проводят в храм, где он должен был предстать перед братьями.

Я убиваю и умираю. Я убиваю и возрождаюсь.

Человек в капюшоне чувствовал, как его охватывает сильное возбуждение.

Убивать ему не впервой. В прошлом месяце он уже умертвил двух бездомных, одного через неделю после другого. Он просто решил потренироваться, и они стали для него плотью, которую он сначала превратил в месиво, а потом выбросил. Они пытались защищаться, увидев, что он вытаскивает черную дубинку. На этот раз жертва — первая — будет послушной. Послушной при полнейшей слепоте. Она доверчиво пойдет в объятия смерти. И увидит великого архитектора Вселенной в абсолютном совершенстве его творений.

А это прекраснее всего.

Разве я не брат по крови?..

Париж, остров Сите, 13 марта 1355 года

Шагая по мосту через Сену, человек в черном не смотрел на простолюдинов, уже толпившихся на берегу реки. Ни непристойные выкрики, ни тяжелый запах, исходящий от факелов, не могли заставить его свернуть с дороги. Он презирал это стадо рабов, которые через несколько часов опьянеют от крови и пламени. От простолюдинов нельзя было ожидать ничего хорошего, и прав был святой Августин, когда утверждал, что благодать может сойти только на избранных. На несгибаемых людей, призванных воплощать волю Божию и действовать во имя Господа. Ничего общего с этими гнусными душонками, которые при виде смерти впадут в грех.

В детстве он вместе с отцом посетил казнь и видел, как человеку отрубили голову. Тогда он осознал, что простолюдины, которые в храмах выражают любовь к Господу, вопят от радости при виде крови. Пляска смерти, рождающая возбуждение и страх, навсегда отдалила его от ему подобных. В тот день он поклялся подчиняться одному лишь Господу. И этим вечером он вновь сдержит слово.

Подойдя к тюрьме, он постучал в калитку и стал ждать, когда ему откроют. Увидев надвинутый на лицо капюшон, сторож, стоявший на часах, прижался к стене возле лестницы. Палач улыбнулся в темноте. Как и все, кто занимался его ремеслом, он нес на себе грех крови. Все вокруг проклинали его. Он внушал страх более сильный, чем больные чумой. Он был «самой короткой дорогой в ад». Так сказал о нем объятый ужасом королевский советник, которому пришла в голову неудачная мысль посетить застенки своего повелителя в час, когда там орудовал палач. С тех пор его только письменно уведомляли о том, что он должен делать. И никто больше не приходил к нему. Но не в тот вечер.

Войдя в комнату, служившую ему кладовкой, палач застыл от изумления. Возле камина, сидя на табурете, грелся седобородый мужчина. Богато одетый по последней придворной моде, он постукивал ногой по каминной решетке. Человек, который всем своим видом показывал, что не любит ждать. Он сразу же окликнул палача:

— Не стойте на сквозняке! Закройте дверь и подойдите ко мне.

Палач подчинился и стал спускаться по лестнице, ведущей в залу. Но мужчина остановил его.

— Не приближайтесь, мессир. Сядьте на последнюю ступеньку. Разумеется, нам надо поговорить, но вам вовсе не обязательно видеть мое лицо, а я… У меня нет ни малейшего желания видеть ваше.

Палач ничего не ответил. Он презирал спесивых дворян. Они были могущественными лишь на земле, и Господь будет их судить. Он подумал об итальянском поэте, скончавшемся на рубеже столетий, о Данте Алигьери, описавшем скорбные круги ада. И он с наслаждением прочитал про себя строки, где говорилось о мучениях, уготованных спесивцам.

— Вы так и будете молчать? Тем лучше, ибо говорить стану я, а я не люблю, когда меня перебивают.

Прежде чем приступить к главному, мужчина протянул руки к огню. Палач смотрел, как по белой коже бегают тени, отбрасываемые языками пламени. Они были похожи на змей, ползущих к своей добыче.

Париж, резиденция масонских послушаний, наши дни

Габриэль Симес, сидевший в одиночестве вот уже два долгих часа, чувствовал себя не в своей тарелке. Разумеется, ему сказали, что он будет ждать в комнате размышлений среди мрачного вида ритуальных предметов, однако он считал, что время идет слишком медленно. Он не решался даже взглянуть на стены, освещаемые слабым пламенем свечи. Гигантский позолоченный скелет ростом выше трех метров плясал на черной стене, словно с минуты на минуту оттуда должны были выскочить братья и закружиться с профаном в жуткой сарабанде.