– Как вы знаете, господин министр, завоевания афганского Туркестана изволил благоугодно пожелать государь. В заботах своих о процветании России государь милостиво и проницательно увидел в Афганистане ворота в Индию. Разумеется, государю известно было о мечтаниях его дражайшего деда омыть сапоги наших казаков в Индийском океане. Но государь проницательно пожелал держать эти ворота на замке. Дабы заведомо пресечь поползновения Британской империи на расширение своей территории вплоть до… – Мишель сглотнул и умолк.

– Государь бесконечно мудр, – заметил министр.

Мишель снова залепетал:

– Удивительно злосчастная кампания. Мы были уверены в ее успехе. Наши доблестные, испытанные на Кавказе полки были экипированы наилучшим образом. Опытнейшие командиры разрабатывали военные действия. Разведка исправно собрала сведения о силах неприятеля, который выставил против нас шотландских горных стрелков. Наш штаб…

Мишель благоразумно не сказал «я».

– Наш штаб полагал завершить кампанию в три недели. Разбив или обратив в бегство шотландские полки. Но они… Они…

– Так и не появились? – участливо подсказал морской министр.

– Да!.. нет. То есть и да, и нет. Неприятель повел себя крайне необъяснимо. Атаки начинались ровно в полночь. Можно было сверять по брегету. Наша армия всякий раз дралась блистательно и наносила неприятелю страшные потери. Но… но…

Челюсть Мишеля задрожала. Меншиков – весь в сиянии вчерашних ласк – искренне пожалел его:

– Неприятель обладал слишком весомым численным преимуществом?

– Нет.

– Превосходил вооружением?

– Нет.

– Неужели храбрость наших солдат и боевой дух…

– О нет! Все это на надлежащей высоте.

– Так что же? В армии началась эпидемия холеры? – Тон морского министра стал раздраженным.

– Нет.

– Черт вас побери, князь! – воскликнул в сердцах министр. Чашки отозвались тоненьким фарфоровым звоном. – Вытягивать из вас сведения – все равно что вытаскивать экипаж из воронежской грязи!

Мишель закрыл лицо руками. А министр метал громы и молнии:

– Говорите толком, если желаете, чтобы я вам помог. Или выкатывайтесь вон! В отставку! В имение!

При каждом залпе министра Мишель вздрагивал. Потом проговорил из-под ладоней:

– Это неописуемо, Александр Сергеевич. Неприятель нападает среди ночи. А к утру исчезает. Не оставляя ни оружия, ни убитых, ни раненых. Мы не сомневаемся, что в каждом бою наносим неприятелю большие потери. Но черт подери, мы их не видим! Нет даже трупов!

– Хм, – только и сказал Меншиков.

– Такая тактика производит тяжелое впечатление на наших солдат. Вкупе с тяжелыми природными условиями. Вкупе с…

Не стоило добавлять: «воровством интендантов». Груз сведений сломил его самообладание, Мишель отнял от лица руки и взвизгнул:

– Mon dieu!.. Александр Сергеевич, мы вляпались! Этот Афганистан… Мы не кончили кампанию в три месяца. Хуже того. Не кончим и в три года. Возможно, никогда. В ней не победить. В ней можно только завязнуть. Для России это второй Кавказ!

Он посмотрел на министра с надеждой.

Морской министр задумчиво смотрел в свое отражение в лакированной столешнице. Барабанил по нему пальцами.

Вы, наверное, уже вовсю стараетесь припомнить карту и задались вопросом: а где, собственно, в Афганистане – море? Разве оно там вообще есть? Горы – да. Пустыни – да. Но при чем здесь морской министр?

Ни у кого из знавших князя Меншикова и государя Николая Павловича такого вопроса не возникало.

Море тут было ни при чем. Да и князь во флотских делах был ни ухом ни рылом. Карьеру его подпирало другое умение: князь Меншиков умел острить. Причем понятно. Нет, не умение, а дар богов, бесценный дар. Потому что император ненавидел дурные новости, затейливых людей, сложные идеи, серьезных женщин, неудачников и неудачи. Он их всех боялся. Но князь Меншиков обо всем этом умел рассказать так, что бояться было нечего. Все выглядело смешной ненужной дуростью.

Когда господин Клейнмихель предложил проект железных дорог, князь Меншиков в комитетском споре ответил: «Если у нас с Клейнмихелем дойдет до дуэли, я предложу не шпаги и не пистолеты. Мы сядем в вагон поезда. Там увидим, кого убьет!»

Император посмеялся. Но железную дорогу все-таки построили. А Клейнмихель получил баронский титул. Из чего ясно, что тактика князя Меншикова приносила плоды не всегда. Но сам он говорил «почти всегда». Он был из тех, кому стакан всегда наполовину полон, а не наполовину пуст. Что, согласитесь, обычно нравится людям. Доклад его государю об Афганской кампании и состоянии дел в войсках выглядел так:

– …Да, кстати. Князь Туркестанский. Гюленша дала ему отставку.

– Ну! – Оловянный взор императора блеснул интересом.

– Туркестанский, желая оправдать дарованный вашим величеством титул, застрял в афганских горах. Все рыскает с армией в поисках неприятеля. Друг друга пощипывают, и так уже который месяц. Говорят, что…

– Что же мадемуазель Гюлен? – нетерпеливо перебил император. – Еще горюет? Уже нет? Кто новый счастливец?

Князь Меншиков со сдержанным достоинством поклонился. Джентльменская улыбка в усы развеивала последние скабрезные сомнения.

– О, – поудобнее уселся в кресле император. Он ждал подробностей.

– Так вот, Афганская кампания, ваше величество, – искусно напомнил Меншиков.

Император поморщился, замахал рукой, как будто над ухом звенел невский комар, известный своим противным голосом:

– А к черту, к черту Афганистан. Закругляйтесь!.. Так что Гюлен?

На том все и кончилось.

Горы нависали темными громадами. Звезды были холодны, как иней. Она поглубже сунула руки в муфту – вынимать их не хотелось. Сквозь расщелину дорога внизу кремнисто блестела, заставляя всякого культурного русского вспомнить строки Лермонтова. Но дама этим языком не владела. А русских здесь не было. Отступили. В этом вся причина… Причина, по которой она мерзнет.

Ступни в козловых ботинках окаменели. Холод забирался под колокол юбки, и по ногам, к самым панталонам, пробегали молнии озноба. Зубы начали выстукивать дробь. Наконец она их увидела! Красные мундиры в темноте казались фиолетовыми. Пышные высокие плюмажи напоминали меховые шапки пехотинцев, но она уже научилась различать их даже в темноте. Блестели дула орудий, стволы винтовок и дудки волынок. Ночь была впереди. Они шагали бодро. Ать-два. Левой-правой. Неутомимые, неуязвимые. Равнодушные к холоду. Она не удержалась от улыбки. Грустной и нежной – почти материнской. Милые создания.

Но пора.

Скоро рассвет. А петухов здесь нет. Вот и приходится все самой, все самой…

Она выпростала из муфты руку. Блеснул между пальцами свисток.

Высокий звук пробил в ночной тишине отверстие с игольное ушко.

Строй остановился. Негромкие команды офицеров тут же сменились бряцанием: затягивали ремни, оправляли палаши. Смирно!

Первыми оттолкнулись от земли солдаты арьергарда. Движение бежало по колонне с конца в начало – точно невидимые пальцы отдирали ленту. Воздух заполнился шуршанием и треском, как от стаи саранчи.

Дама терпеливо разглядывала носки своих башмаков – чтобы опять не увидеть ненароком в небе такого, что оскорбит свойственную ее полу стыдливость, ибо шотландские стрелки (за исключением офицеров) не имели обыкновения носить панталон или «невыразимых».

Выждала достаточно. Подняла подбородок. Черные точки людей в воздушной тьме были едва видны. Помахала небу рукой в перчатке, а потом ею же опустила с полей шляпы на лицо плотную вуаль. Ощутила на губах