В Неаполе решили прожить около месяца, так восхитил путешественников «очаровательный залив Неаполитанский, с дышащим Везувием и прелестными силуэтами островов Капри, Исхиа и Прочида». «Этот месяц оставил в моей памяти неизгладимые впечатления». 84 страницы Дмитрий Милютин заполнил в своем дневнике, чтобы передать впечатления об искусстве, о природе и жизни. Милютин и Теслев отыскали в Неаполе своего приятеля Чарыкова, повидались с генералом Иваном Федоровичем Веймарном, который встретил их «с распростертыми объятиями», и виделись почти ежедневно. Вместе побывали в галереях, музеях, познакомились с богатейшим хранилищем драгоценных произведений искусства, по вечерам ходили в театры. «Из всего виденного нами, конечно, самым любопытным был Везувий, с погребенными у подошвы его древними городами – Помпея и Геркуланум, – писал Милютин. – Нам удалось подняться на вершину Везувия в прекрасный, ясный и теплый день, так что мы могли не только видеть самый кратер вулкана, но и насладиться открывающеюся с этой высоты обширною панорамою. День 5/17 января, когда мы совершили это любопытное восхождение, памятен мне и по особому, лично для меня счастливому обстоятельству: на вершине Везувия я в первый раз встретил ту, которая впоследствии сделалась подругой моей жизни. В одно время с нами путешествовала по Италии г-жа Poncet, вдова генерал-лейтенанта, бывшего еще в 1814 году начальником штаба в корпусе графа Воронцова и умершего от чумы в Турецкую войну 1828–1829 годов. Вдову его сопровождала молоденькая дочь ее, которая с первой же встречи произвела на меня небывалое еще в моей жизни впечатление. Елизавета Максимовна Веймарн познакомила меня с новыми нашими спутницами, и с того времени мы виделись часто, иногда вместе странствовали, что доставляло мне случай все более сближаться с будущею моею женой. Таким образом, от случайной встречи на Везувии зависела вся моя счастливая будущность» (С. 355–356). Вечера проводили то у Веймарнов, то у Понсэ, то в опере, то на публичном чтении «Ревизора» Гоголя, который уже тогда начал приобретать известность. Гоголь читал в зале князя Волконского «с благотворительной целью – в пользу одного бедного русского художника».

В Риме все повторялось вновь: исторические достопримечательности, Ватикан, музей Капитолия, Пантеон, Колизей, окрестности Рима. В Риме Милютин часто встречался с госпожей Понсэ и ее дочерью. И наконец Милютин признался, что он «в первый раз в жизни почувствовал сердечное влечение», и очень мучился, что пора расставаться, пора ехать во Францию. Но его пригласили бывать у них в Петербурге, что несколько его успокоило.

Франция покорила Милютина, хотя чувствовалось, что люди жили здесь беднее людей Германии и Северной Италии. Наконец 12 (24) марта тяжелый дилижанс въехал в Париж – этот «новый Вавилон». Целых шесть недель прожил Милютин в Париже, повидался со многими родственниками и знакомыми. Вскоре в Париж приехали Теслев и добрые знакомые барон и баронесса Ти-зенгаузен. Все повторялось, как и прежде, – путешествия по Парижу, Тюльерийский сад, Булонский лес, Елисейские Поля, Люксембургский дворец. Но Милютина интересовала и политическая, и общественная жизнь. С каким удовольствием он слушал в палатах депутатов прекрасную речь Ламартина, выступавшего в прениях по законопроекту о литературной собственности; через несколько дней Милютин испытывал большое впечатление от жарких дебатов, в которых принимали участие Гизо, Тьер, Берье, Келлерман. Пусть они были многословны, но они говорили то, что думали. Французское общество добилось такой возможности, свергли Людовика, свергли Наполеона, свергли еще двух королей, а при нынешнем короле Луи-Филиппе, из младшей ветви династии Бурбонов, оказалось, возможности свободы личности расширились.

А по вечерам Дмитрий Милютин побывал чуть ли не во всех театрах Парижа, видел таких знаменитостей, как Рубини, Лаблаш, Тамбурини, мадам Круси, оперы «Отелло» и «Норма» в исполнении лучшей в Европе итальянской труппы, слушал «Вильгельма Теиля», «Роберта», «Дон Жуана», «Жидовку», бывал на представлениях классических трагедий, а пьеса из русской жизни – обыкновенная карикатура – не столько поразила Милютина невежеством авторов, сколько огорчила отсталостью России от Европы, о которой в пьесе говорилось.

Милютин со своими спутниками посетили окрестности Парижа, Версаль, Нёрли, Сан-Дени, Севры…

Далее – Кале, Дувр, Лондон… Совсем другая страна, поражавшая масштабами строительства, прекрасная карета, превосходное шоссе, отлично обработанные поля, расчищенные рощи, великолепный собор в нормандском стиле, «все носит на себе отпечаток довольства, благоустройства и высокой культуры». Побывал Дмитрий Милютин в английском парламенте, депутаты одеты небрежно, входят и выходят, когда захотят, ничего замечательного в парламенте не происходило.

Англию, «этот совершенно особый уголок мира», Милютин покидал без сожаления; богатая страна, повсюду бесчисленные фабрики и заводы, технические сооружения, капиталы в банках, роскошь состоятельных классов – все это породило в душе Милютина одну очень важную мысль: «При тогдашнем положении Европы угрозой для политического ее равновесия может быть одна Англия… Многому, очень многому приходится нам, русским, озавидовать в Англии; но едва ли в чем-либо могли бы мы подражать англичанам или что-либо заимствовать от них. Характер английского народа, практичного, положительного, расчетливого, составляет слишком резкую противоположность нашей русской и вообще славянской натуре. Существующее в Великобритании поразительное сопоставление колоссальных богатств рядом с крайней нищетой, надменной, эгоистичной аристократии, родовой и финансовой, с бедствующим, униженным пролетариатом претит русскому чувству. Вот почему Лондон не привлекает нас, как Париж, Рим, Неаполь; вот почему мы относимся сочувственнее к французу, итальянцу, чем к британцу или тевтону» (То же. С. 382).

Дмитрий побывал в Бельгии, Голландии, в Германии, посетил вновь Вену, лечился в водолечебном заведении «Мариенберг», где был подвергнут «всем тяжким испытаниям гидропатии», побывал во Франкфурте, где размещался Федеральный центр Германии и центр «общеевропейской финансовой силы еврейства», в Швейцарии и Северной Италии, в Цюрихе, Женеве, поднимались вместе с Теслевым на горные хребты и перевалы, в Милане, в Венеции, в Белграде, на пароходе прошли мимо Рахова, Никополя, Систова, Рущука, несколько дней прожил в Бухаресте, Рымнике… 15 сентября 1842 года был в Одессе, 30 сентября – в Москве. Везде осматривал исторические достопримечательности, с любопытством бродил по разным городам, сравнивая новизну зданий и отмечая много традиционного, взятого у Франции и Италии. И повсюду отмечал довольство трудового населения, роскошь высшего общества и нужды бедняков. И отсталость России во всех отношениях – в политическом, экономическом, культурном. В Европе нет крепостного права, повсюду отмененного в начале XIX века.

Все время своего длительного путешествия Дмитрий Милютин получал редкие письма от брата Николая, от отца, от друзей, но с приездом еще отчетливее представилась жизнь всей семьи, и грустная, печальная, и обычная, будничная. Самое грустное, что Николаю отказали в семье Шишмаревых, когда он попросил руки одной из родственниц Авдулиных – Александры Афанасьевны, которая тоже питала благосклонность к Николаю. Отец Александры Афанасьевны не согласился выдать дочь за двадцатидвухлетнего бедного юношу, который с горя за одну неделю постарел на десяток лет. И все семейство Шишмаревых согласилось с этим отказом, более того, стало оскорблять клеветническими измышлениями. Приехавший отец и Владимир пытались отвлечь Николая от хандры, отец выхлопотал ему служебную командировку в Новгород, Тверь и Москву, только после успешной работы в этих городах Николай начал приходить в себя, хотя и писал Дмитрию, что высшее общество опротивело ему, сделался отчаянным курильщиком: «Между окружавшим меня человечеством я нашел столько злонамеренности, клеветы, неблагодарности, что искал или совершенного отчуждения от всех, или, признаться ли тебе, забвения в обществе пустом и веселом, которое заставляло меня топить горе в роме… Не пугайся, пьяницей я не сделаюсь, чему лучшее доказательство, что я нашел в себе довольно силы, чтобы оторваться от этой жизни и искать в перемене места, лиц и занятий побуждения деятельности… В течение последних трех месяцев я доходил до безумия. Если я нашел довольно моральной силы, чтобы противостоять бесчисленным планам своим, то приписывая это воспоминанию о всех вас и о той, которой мы уже лишились, но которая, кажется мне, следит за всеми моими движениями…»