Умение Мэтью сопереживать людям было неподдельным, а шло ли оно от ума или от сердца — какая разница. Понимание боли другого, мук его сомнений — естественная часть процесса познания. Просто самому Мэтью при этом не было больно или мучительно, на все внешнее по отношению к нему, кроме, разумеется, искусства, он смотрел с эмоциональной отстраненностью. Он не считал это недостатком, изъяном души, он просто занимался воспитанием чувств. Sentimental education вовсе не требует наличия дамы бальзаковского возраста, как упрощенно понимают многие эстета Флобера. Человек воспитывает свои чувства сам. Воспитание требует не только строгости, но и любви. Мэтью воспитывал свои чувства с любовью. Если бы он сам переживал то, что переживают его друзья и — уж тем более — его подзащитные, он бы давно сошел с ума или превратился бы в невротика. От актера ведь не требуют подлинных страданий на сцене. В его же, Мэтью, профессии чувства не менее необходимы. Понять подзащитного без сопереживания невозможно. А какую радость приносит совместное творчество, когда ты и клиент мыслите в унисон и один поддерживает вдохновение другого, и в результате рождается произведение искусства — блестящая линия защиты! Более сильные чувства способно породить только искусство. Бродя с Мэгги в обнимку по галереям и сидя с ней на премьерах, Мэтью питал свои чувства самой лучшей пищей.

Дело о нефтетанкере с двойным дном сделало его знаменитым. Долгие годы его подзащитный, нефтяной трейдер, покупал нефть, в основном в Ливии и Венесуэле. Ее заливали в танкеры и везли в Британию или в США. Эми, очаровательная дочь трейдера, конечно же, как все уважающие себя девушки, могла жить только в Нью-Йорке, где она окончила престижный художественный колледж Marymount. Эми терпеть не могла отца, который бросил мать много лет назад, но с удовольствием тратила его деньги, не отказывая себе ни в чем. Отец крутился, содержа две семьи, а танкеры исправно сновали по Атлантическому океану, пока не выяснилось, что ФБР уже скопило многотомное дело. В деле было все: подложные накладные, по которым происходили погрузки по одним объемам и отгрузки по другим, цифры ежегодно застревавших в дне танкеров баррелей, которые продавались налево. Покупатели давали показания и приносили записи бесед. За два года тайного следствия сотрудники отца семейства подписали уйму контрактов с переодетыми полицейскими с вшитыми в лацканы микрофонами и проводами, протянутыми под рубашками. Как говорится, you name it, we have it.[9]Дочь Эми валялась в рыданиях от внезапно вспыхнувшей любви к папе, за которую она принимала страх остаться без его денег.

Работая над папиным кейсом, Мэтью впервые столкнулся с ФБР. На стороне обвинения против него играл Ричард Шуберт, такая же восходящая звезда, как он сам. Они были примерно одного возраста, оба черноволосые, разве что Мэтью ростом чуть повыше, зато Шуберт более коренастый. У обоих за внешней бесстрастностью шла напряженная внутренняя работа мысли, но у Шуберта еще и отчетливо проглядывала страсть, огни которой бушевали в глазах. Он был настолько intense, что он заполнял собой все пространство. Он подавлял измученного папу, которому уже наставил в жизни столько ловушек, что тот только склонял голову под очередным ударом судьбы, когда Шуберт с дьявольской ухмылкой вежливо предъявлял новую улику. Мэтью смотрел на Шуберта своими серо-голубыми глазами с длинными девичьими ресницами и видел, как Шуберт рисует себе картину схватки в суде. Это только на первый взгляд на лице Шуберта ничего нельзя было прочесть. Огонь страсти в его глазах выдавал уверенность в том, что он бестрепетно положит на обе лопатки и папу, и, главное, папиного английского адвоката с его эстетской отстраненностью и английским снобизмом безразличия к справедливости. Это безразличие к справедливости больше всего-то и возмущало Шуберта, который сражался за правду от имени народа, people. People against papa! За что сражался его английский противник с водянистыми серыми глазами, Шуберту было не понятно, он знал точно лишь одно: без страсти творчество защиты невозможно. И это-то было главным в их схватке с Мэтью.

Мэтью спокойно наблюдал за Шубертом и ждал того момента, когда страсть затмит ему разум, а уверенность в победе усыпит бдительность. Почти два года они с напарником — адвокатом из Нью-Йорка потихоньку разводили руками облака, висящие над папой. Шаг за шагом выяснялось, что папиных собственных подписей на контрактах было раз, два и обчелся и подлинность этих контрактов была очень и очень спорная. Дно в танкере он сам не двигал, это делали специально нанятые люди, причем нанимал и контролировал этих людей не он, а управляющие, которые в компании постоянно менялись, и найти их было практически невозможно. Накладных папа вообще в глаза никогда не видел, а что касается того, что было в налоговой отчетности, — да, обнаружилось много ошибок, но папа же недаром год назад с треском выгнал бухгалтера без выходного пособия…

Победа собственного холодного ума над страстью Шуберта принесла Мэтью Дарси славу, к которой он отнесся спокойно. «All it takes, is to outsmart the policeman, and it is not that bloody difficult,[10]— Мэтью вспоминал бешенство в глазах Шуберта, когда в зале суда зачитывали оправдательный приговор папе. — Все так и должно было быть».

На этом нефтяном деле, или, как принято говорить, кейсе, он создал тогда свой собственный первый прецедент в Палате лордов[11]и вошел в Top-10 криминальных защитников Британии по финансовым преступлениям. За годы его слава лишь приобретала все более отточенные грани. Самой сильной стороной адвоката Мэтью Дарси, как считали все, было его умение не доводить дело до суда. Он разваливал его по дороге, цепляясь ко всем процессуальным основаниям, доказывая неотносимость к делу улик, собранных обвинением. Он заматывал в переписке следователей, которые совершали ошибки и клали на бумагу глупости, отвечая на вежливо-коварные письма адвоката Дарси, и тот через много ходов ломал построения следствия. Мэтью порхал без интеллектуального надрыва над полями всех известных уголовных дел, связанных со взятками, мошенничеством и отмыванием денег, помнил их обстоятельства и особенности правоприменения. Он дружил со всеми барристерами, знал, кого из них выбрать себе в партнеры в зависимости от особенностей очередного кейса. Был членом всех лучших обществ и коллегий, относился к их выбору придирчиво, а осчастливив своим участием очередной профсоюз, появлялся на его заседаниях крайне редко, но всегда оставлял приятное, надолго запоминающееся впечатление.