Мэгги не то чтобы уходила с годами на второй план, просто ее пространство в его мире с каждым годом чуточку съеживалось, совсем неощутимо, что не приносило им обоим не только боли, но, пожалуй, даже и неудобств. Теперь она работала в Саффолке региональным биоконтролером, отвечая за урожай картофеля для чипсов «Макдоналдса». Головной офис «Макдоналдса» был в Лондоне, на Финчли-роуд, что и послужило главным фактором ее решения о смене работы. Мэгги сражалась за свою жизнь рядом с Мэтью.

По случайному совпадению именно в этот период Мэтью купил очаровательный домик в Сассексе — такой, о каком всегда мечтал. Домик был крохотный, Мэтью, не надрываясь, перестроил его, расширив гостиную так, чтобы сделать более выразительным главное очарование комнаты — старинный огромный камин. Они с Мэгги наслаждались домом, Мэтью любил, выспавшись в воскресенье, выйти на крыльцо, сесть в кресло и просто дышать воздухом, наслаждаться тишиной, смотреть на кроны деревьев, за которыми угадывалось море. Мэгги разбила вокруг дома новый сад, копалась в нем целыми днями, иногда привозя рассаду из своего Саффолка. Мэтью любовался Мэгги, сидя в кресле на крыльце, восхищался ею: на жаре, под солнцем, она часами ковырялась в грядках. Однажды, вся взмокнув от работы, Мэгги подняла на него голову:

— А ты не хочешь мне помочь?

— Не хочу.

— Почему?

— Не хочу, чтобы это стало моей обязанностью. Боюсь, что тогда я смогу сначала разлюбить этот дом, а потом тебя.

И дом, и сад Мэтью доставляли Мэгги огромную радость, только она никак не могла понять, где ей все-таки жить. Она разрывалась между Саффолком и Лондоном, а в Лондоне — между квартирой Мэтью в Сазерк, на правом берегу Темзы, и Сассексом, куда Мэтью все чаще норовил удрать еще в четверг, чтобы работать там в пятницу. Он любил, когда Мэгги ездила с ним, но не расстраивался, если она говорила «нет», потому что понимал: ей тоже надо иметь хоть какое-то время на себя, на этот маникюр, в конце концов. Мэгги уставала, выяснилось, что у нее тоже есть нервы, которые от природы ей, истинной сельской девушке, казалось, были несвойственны. С женскими нервами Мэтью тогда сам столкнулся впервые, хотя не раз глубоко сопереживал своим друзьям, которые с ними сталкивались уже изрядное количество лет. Этим новым опытом Мэтью оказался неприятно поражен. Он как-то даже перестал принуждать Мэгги сопровождать его в Сассекс. Он оберегал Мэгги, не требовал от нее сопереживания и участия в его жизни.

Именно в это время пришел его звездный час: он добился оправдательного приговора в отношении двух своих подзащитных, которые в ходе следствия уже признали свою вину. Он же доказал, что преследовавшая их налоговая служба превысила свои полномочия в ходе предварительного дознания. Дело было настолько необычным, что снова потребовало похода по ступенькам судов до Палаты лордов, где он создал прецедент, который в кругах адвокатов и лордов-законников получил название «прецедент Дарси».

Неделю его имя не сходило с передовиц газет, журналисты ломились за интервью. Мэтью так устал, что предоставил собственную славу жить своей жизнью, а сам, схватив в охапку Мэгги, улетел на неделю на Мальдивы заниматься еще одним любимым делом — подводным плаванием, познанием обитателей морского дна и их мира. Мэгги блаженствовала под тентом из бамбука их пятизвездочного островка-отеля «Хилтон». Мэтью вылезал на сушу, стаскивал акваланг и, продрогший до синевы, растягивался на горячем шезлонге. Он так уставал, что не мог толком и разговаривать с Мэгги. Даже классическая музыка казалась ему чересчур интенсивной. Снова, как в юности, они погрузились в мир Beatles, Led Zeppelin, Rolling Stones, Pink Floyd… Великая английская музыка…

There’s a feeling I get when I look to the west

And my spirit is crying for leaving

In my thoughts I have seen rings of smoke through the trees

And the voices of those who stand looking

Ooh, it makes me wonder…[12]

Мэтью думал о том, сколь обманчивы бывают мысли. «Sometimes all of our thoughts are misleading…» Все прошедшие шестнадцать лет он знал, что, хоть и идет по своей лестнице совсем один, потому что толпой по ней не ходят, но Мэгги где-то рядом, то ли сбоку, то ли снизу, парит себе в воздухе. Видя себя в мыслях уходящим за горизонт, он ощущал где-то неподалеку и ее присутствие. И вдруг тут, на Мальдивах, под солнцем, с трудом заставив свой мозг перестать работать и пустив мысли в свободное плавание по океану, он вдруг увидел, что Мэгги рядом нет. То ли воздух стал для нее слишком разреженным и ей нечем стало дышать, то ли ее поля слишком отдалились от его неба, то ли еще что…

Мэгги лежала на соседнем шезлонге, слушала музыку, чувствовала его мысли, как всегда. Она так сильно любила его все эти годы, что, в сущности, никогда не думала о себе самой, она растила жизнь Мэтью, как сад, все эти годы, теперь сад вырос, расцвел, тянулся к солнцу и небу. Ей было уже давно неуютно в этом разросшемся саду, но на Мальдивах она увидела, что ее неуют стал понятен и Мэтью. Ей некого было винить в этом, кроме самой себя. Через неделю они вернулись в Лондон.

— Я так запустила работу, Мэтью, просто страшно, что я там увижу, одни сорняки. Наверное, я не смогу приехать в Лондон в конце недели, хочу за выходные все подогнать. Тем более мы так хорошо сейчас отдохнули.

— Да? Конечно, делай, как тебе лучше.

— Боюсь, что и за две недели не сумею вырваться. Ты сам, наверное, тоже не сможешь приехать в Саффолк?

— Увы, мне тоже надо нагонять. Приезжай хоть к концу месяца на выходные в Сассекс. Хотя это еще так далеко, что трудно загадывать.

— Вот именно. Ты и сам-то еще своих планов толком не знаешь.

Мэгги приехала только через месяц, когда Мэтью случайно решил не ехать в Сассекс на уик-энд. Он был рад Мэгги, но усталость брала свое, и большую часть выходных он просто проспал. Мэгги сказала, что больше не может разрываться между Финчли-роуд и полями. Мэтью искренне старался найти приемлемое для обоих решение. Но Мэгги все же не выдержала, дала волю своим разгулявшимся нервам и назвала его манипулятором. Он не обиделся на нее, как не обижался на клиентов, когда те под горячую руку говорили глупости. Мэгги уехала к своим полям, приехала к нему на выходные еще через полтора месяца, а потом, уехав, больше уже не возвращалась.

С год Мэтью жил один, открывая в этом ранее не ведомые ему прелести. Он часто думал о Мэгги, о том, как ей живется без него. Мэгги правильно сделала, что ушла. Они просто выросли из их отношений, как вырастают из одежды. Это сравнение было банально, но оно не делалось от этого менее правдивым. Мэтью работал, возвращался поздно вечером, а по уик-эндам ездил в Сассекс читать и сидеть перед камином с шампанским. Была зима, самое лучшее время для сидения вечерами перед камином. Он как раз в это время увлекся историей костюма. Это не столь экспрессивно, как живопись, но невероятно декоративно, так много позволяет понять о людях, о том, какими они видят себя, хотят казаться другим. Через какое-то время в его жизни незаметно возникла Грейс. Постепенно Мэтью забросил свою квартирку в Сазэрке и почти перебрался в дом к Грейс. Перебираться было легко: Мэтью всегда щеголял перед своими друзьями тем, что тратит на одежду фунтов эдак пять в месяц. Он годами ходил в одних и тех же костюмах, его униформой для уик-эндов были самые дешевые джинсы, три спортивных фуфайки и два кашемировых свитера — потолще и потоньше, а спортивные ботинки на толстой подошве прекрасно подходили и к зиме, и к лету. Книги же и пластинки он перетаскивать к Грейс и не собирался, это был его заповедный мир. Да и квартира Грейс в старом георгианском особняке в переулке Кэмдена ему нравилась. Он любил выйти из дома на тихую, старинную улочку, свернуть за угол и тут же оказаться оглушенным визгами, раскатами рока и мотоциклов, запахами мангалов и тайпанов, китчевыми красками этого дикого молодежного района. Лабиринты уличных рынков Кэмдена ошарашивали изобретательностью по производству всякого копеечного, никому не продаваемого дерьма: всех этих фенечек, пирсингов, ремней с заклепками, уродливых байкерских ботинок, париков с лиловыми волосами, раскрашенных рваных маек и паленых дисков. Из Кэмдена было удобно ездить по Северной ветке до работы, но Мэтью не выносил метро. По утрам он вызывал машину по телефону или, в крайнем случае, ловил кэб на улице, пока торговцы дребеденью еще спали.