– В холодильном погребе, – говорю я. – В рыбьей голове.

– Принеси.

– Уверена?

Свирепый взгляд феи, треск, с которым тесак падает на разделочную доску, и две подскочившие в воздух половинки яблока заставляют меня поторопиться. И хотя в этот момент я серьезно считаю, что мои действия попахивают сумасшествием, все же вытаскиваю из бочки с кусками льда замороженную селедку и спешу обратно на кухню, где моя фея складывает части лука, разрубленное яблоко и яйцо вместе со скорлупой в котелок и заливает все это кружкой пива.

– Вообще-то это должна быть медовуха, но нам так быстро ее не раздобыть, – извиняющимся тоном поясняет она. – Давай помоги мне повесить котелок над огнем. Принесла рыбий глаз?

Я подаю ей мерзлую селедку, и она снова пускает свой тесак по воздуху и отрубает ей голову. Так быстро, что я едва успеваю разглядеть, как оставшаяся часть рыбы соскальзывает со столешницы и попадает в пасть скрывающегося внизу Гворрокко. Кот выглядит потрясенным, вероятно потому, что рыба примораживает ему язык, но это не мешает толстяку сбежать из кухни с добычей. Ведь уже бывало так, что я под угрозой сурового наказания вытаскивала из его рта самые лакомые кусочки.

Но сегодня я слишком зачарована действиями моей феи-крестной, чтобы отбирать селедку у Гворрокко. Вместо этого смотрю на пар, который постепенно начинает подниматься из котелка: кипящее пиво с луком, яблоками и яйцами – не самое гурманское сочетание, скажу я вам. А когда моя фея, поплевав на рыбью голову и нашептав над ней какие-то странные изречения, опускает ее в свой бульон, мне становится окончательно ясно, что в рот этот суп я не возьму. Ни капли!

Моя фея вытирает пот со лба.

– Фух! – выдыхает она. – Все, что можно было сделать, мы сделали. Остальное не в моей власти.

Варево в котле воняет просто невыносимо. Но все, что можно было сделать, мы сделали. Ясненько. Я тоже так думаю.

– А теперь? – спрашиваю я.

– Подождем, – отвечает моя фея.

– Чего?

– Ответа, конечно.

– Не могла бы ты, если тебя, конечно, не затруднит, выразиться таким образом, – говорю я так сдержанно, как только могу, – чтобы современный, совершенно обычный человек понял, что заставляет одержимую старинными историями и призраками травницу загрязнять кухню, делая вид, что решается вопрос жизни и смерти?

– Возможно, это была ложная тревога, – признается добрая фея.

Она скептически смотрит на котел над огнем. Он не взрывается, мы не слышим голосов из загробной жизни, а из куриного яйца в дьявольском бульоне не вылупляется дракон.

– Там! – вдруг восклицает она и хватает меня за руку так крепко, что я с трудом подавляю крик. – Ты его видишь?

Она указывает не на котел, а на сумеречный свет коридора, соединяющего кухню с салоном. Там что-то движется. Но что?

Моя фея производит ужасный шум, потому что в поисках чего-то подходящего опрокидывает башню из кастрюль. Я слышу это, но не могу повернуться и посмотреть на нее, потому что существо в коридоре постепенно возникает из темноты. Хочется верить, что это Гворрокко крадется обратно на кухню, но эта штука слишком большая, слишком тонкая и слишком тенистая. Это мог бы быть силуэт лисы, если бы не был таким худым, а его уши – слишком заостренными.

Тварь тянется к котлу. Она явно борется с этой тягой, но колдовские силы в вареве моей доброй феи сильнее, чем очертания тощей лисы. Тень все больше и больше вытягивается в длину и жутким образом ползет к очагу. И вдруг его втягивает прямо в нутро кипящего бульона! Раз – и его нет! Моя фея тут же нахлобучивает на котелок огромную крышку.

– Держи! – вопит она мне. – Оно не должно убежать!

Она выбегает из кухни, оставив меня наедине с дребезжащей крышкой под руками. Котелок гудит так, словно в нем бушует буря, и мне требуются обе руки и вся моя сила, чтобы держать крышку закрытой.

В какой-то момент ярость в котле начинает угасать. Крышка перестает шевелиться, внутри становится тихо. Через несколько минут фея возвращается на кухню и ногой толкает табуретку в сторону очага.

– Я потушила огонь в камине, – объясняет она мне, забираясь на табуретку. – Теперь мы можем рискнуть. Сдвинь крышку в сторону. Но только совсем чуть-чуть, чтобы могло выйти немного пара.

Ее голова высовывается из этого приподнятого положения над краем котла, и когда я следую ее распоряжению и немного отодвигаю крышку в сторону, она принюхивается к дымку, который поднимается из котелка. Вопреки моим ожиданиям, он воняет не луком, пивом и рыбой, а источает аромат леса и грибов. Вдохнув этот запах, вижу перед своим внутренним взором картину, которая кажется мне такой реальной, будто эта сцена происходит где-то в другом месте.

Я смотрю на гостиную дома с низкими потолками: за столом сидят семь фигур – не выше детей, но со взрослыми лицами. На столе, свернувшись клубочком, лежит спящая лисица, ее шерсть слабо светится.

– Она вернулась! – восклицает карлик во главе стола. – Слишком рано.

Мех лисы внезапно перестает светиться, одновременно с этим образ в моем сознании темнеет и гаснет.

Я испытываю облегчение, потому что теперь все снова становится более или менее нормальным, за исключением феи, которая внезапно начинает хохотать как безумная.

– Фея? – озадаченно спрашиваю я, закрывая щель между котлом и крышкой. Приятный запах леса и грибов снова уступает место пронзительной рыбно-луково-пивной вони.

– Я хороша! – торжествующе кричит она. – Я о-о-очень хороша!

– В чем именно?

– Вот в этом, – поясняет она. – Это был опасный дух, который следовал за тобой по пятам, хотел повлиять на твою волю, загнать тебя в ад! Ну, или по крайней мере туда, откуда он пришел.

– В место с семью гномами?

Моя фея ошарашенно смотрит на меня.

– Откуда ты это узнала?

Я пожимаю плечами, но фея-крестная настолько вдохновлена своей способностью загонять духов обратно в ад, – и это несмотря на то, что у нее было только пиво, а не медовуха, – что мгновенно забывает о заданном вопросе.

– Мы должны разработать план битвы! – свирепо восклицает она. – Мы должны… должны… Ох, что-то мне совсем нехорошо.

Она спускается с табуретки и снова оказывается той маленькой фигуркой с поникшими плечами и слегка бегающим нервным взглядом, которая мне так знакома.

– Холодно, – шепчет она.

– Возвращайся в салон, – предлагаю ей я. – Завернись в одеяло у камина. Я принесу тебе чашку чая и капну туда кое-чего «для души», как только вылью этот отвратительный бульон в сад и открою все окна.

Она благодарно кивает.

– Да, звучит хорошо. Только… камин погас. Я ведь потушила огонь.

– Понимаю, – говорю я, хотя, в сущности, почти ничего не понимаю. Я могу связать между собой то, что огонь, в котором сгорело письмо, нужно было потушить, чтобы лисица окончательно потонула в нашем рыбном супе, но логическая связь всего этого ускользает от меня, и в конечном счете никакое объяснение в мире не меняет принципиального безумия всего происходящего.